Сводя индоевропейские или семито-хамитские языки к предковым праязыкам, негласно подразумевают, что это был живой праязык, бытовавший в некое время на некой территории. Территория эта, разумеется, должна была быть небольшой, значительно меньшей, чем та, на которой потомки носителей праязыка расселились в историческое время. На большей территории единый язык просто не смог бы сохраняться. Именно расселением носителей праязыка объяснялось выделение отдельных языков, разрастание предкового языка сначала в языковую группу, а затем и в семью.

Любая попытка наложить эту схему на историческую карту приводит к несуразности. Ведь если каждая языковая семья обладала когда-то узким ареалом обитания, то между ними обнаруживаются обширные пустые пространства! Это совершенно не согласуется с данными археологии, да и просто со здравым рассуждением, согласно которым все пригодные для обитания земли всегда были населены людьми с момента первого их прихода.

Чтобы устранить эту несуразность, лингвистам приходится признать, что расселение носителей новых языков всегда происходило на территориях, занятых прежде носителями более старых языков. Для этого необходимо допустить, что: 1) кроме известных языковых семей, в прошлом существовало множество неизвестных, ныне вымерших; 2) ныне существующие языковые семьи возникли в разные исторические эпохи. Второй пункт принципиальных возражений в наше время уже не вызывает. С первым пунктом получается заминка. Классифицировать исчезнувшие семьи не удаётся. Их сохранившиеся следы (субстратная лексика) в современных языках настолько слабы, что зачастую даже не удаётся их выделить. Чаще всего эти следы принадлежат к языкам других известных в наше время семей.

Академик Олег Николаевич Трубачёв одним из первых обратил внимание на логические нестыковки традиционных представлений об этнических прародинах. Он подверг их серьёзной критике на основании осуществлённого им плодотворного синтеза лингвистики и этнографии. «Чистого» праязыка — арийского или какого-то иного — не могло быть потому, что на любой стадии своего развития язык контактирует с другими языками. Даже на стадии возникновения. Трубачёв отверг как бездоказательную идею первоначального бездиалектного единства языка. Единый бездиалектный праязык, утверждал он, существует лишь в воображении кабинетных учёных. Представление о нём противоречит всему тому, что мы знаем о живых языках. История наглядно показывает нам, что по мере углубления в прошлое количество языков не уменьшается, а растёт.

Столь же искусственно, не соответствует исторической реальности, по мнению Трубачёва, устоявшееся представление об этнически «чистых» прародинах. Из истории мы знаем о «промежуточных», «вторичных» прародинах того или иного народа в процессе его миграции. Это предполагает, что на этой территории раньше жил другой народ. Но кто поручится, что и на «первичной» прародине дело не обстояло таким же образом, что она не столь же «первична», как и все последующие? Реконструкция этнически однородных прародин противоречит всем данным этнической географии, в которой полностью моноэтнические территории встречаются лишь как редкое исключение (в местах труднодоступных, мало пригодных для жизни и т. п.), а в разных пропорциях полиэтнические — как общее правило. Это означает — добавим уже от себя, — что всегда в истории т. п. «коренной народ», противопоставляющий себя в данном качестве «завоевавшим его» пришельцам, это просто… предпоследний завоеватель!

Концепция Трубачёва диалектична, а потому, скорее всего, верна. Она не разделяет «китайской стеной» статичный и динамичный периоды в жизни народов. Она органически включает миграцию и межэтнический контакт в постоянно действующие факторы любого этногенеза, а сам этногенез рассматривает как непрерывный и бесконечный диалектический процесс срастания и распада.

Обычно, говоря о миграциях, подразумевают переселение конкретных масс людей. Но это же представление о миграциях почему-то часто механически переносят на распространение расового типа, языка и материальной культуры. Между тем все эти понятия необходимо развести.

В поисках прародин неправомерно отождествлять этнос с археологической культурой. Иногда то и другое могут совпасть, но чаще всего не совпадут. Как в пределах одной культуры могут сосуществовать разные этносы, так и в одном этносе могут присутствовать носители разных материальных культур.

Характерным примером первого явления служит хорошо знакомая археологам Черняховская культура (о ней мы уже упоминали) II–V веков н. э. на Украине. Уже по данным письменных источников прослеживается, что эта территория была населена различными народами. Более того, служила прямо-таки «проходным двором» начинавшегося ВПН. Однако на характере материальной культуры это почти никак не отразилось. Очевидно, большинство народов, участвовавших в это время в ВПН, принадлежали к одному культурному кругу.

Примеры второго рода вообще у всех на глазах. В наше время очень заметны различия в материальной культуре между жителями мегаполисов и сельской глубинкой нашей страны. Правда, благодаря наличию многих стандартных предметов потребления это различие с течением времени все больше сглаживается. Но ещё сто лет назад, когда фабричная стандартизация бытовых изделий затронула население только крупных городов России, оно было гораздо глубже. Археологи далёкого будущего, которые станут изучать это время, смогут сделать выводы о сходстве материальной культуры жителей Москвы и находящегося от неё в 3000 км Парижа и при этом о значительном культурном различии между той же Москвой и лежащей всего в 100 км от неё какой-нибудь деревней Малашкино. Но если они отсюда сделают вывод о том, что москвичи были этнически ближе к парижанам, чем к обитателям Малашкина, то будут, конечно же, неправы.

Можно привести и другой пример различия уже не просто форм материальной культуры, а уровней развития в пределах одного народа. Причём различия фундаментального! В XVII–XVIII веках, когда начиналось освоение Сибири русским народом, «коренные» народы (предыдущие завоеватели!) этого региона находились па разных стадиях развития. Их хозяйственно-культурные типы представляли собой как бы музей истории человечества под открытым небом, соединяя в себе различные её эпохи. Среди части народов — ханты, манси, эвенки, юкагиры и др. — одни группы уже перешли к разведению скота (северных оленей), другие продолжали добывать средства к существованию только охотой и рыболовством. Неолит и мезолит — в пределах одного этноса! Это различие куда как глубже, чем между мегаполисом и глухой деревней, о котором мы сказали выше.

Смена материальной культуры не всегда означает смену этноса. Такое изменение может происходить в пределах одного народа. Распространение типа материальной культуры вовсе не обязательно происходит в результате миграции носителей этой культуры на новые территории. Оно может осуществляться и путём заимствования. Распространение языка более тесно связано с этнической миграцией, но и оно нередко опережает её. С другой стороны, этнические мигранты не всегда долго сохраняют свой язык, частенько утрачивают его уже во втором поколении — всё зависит от параметров конкретной миграции. Наиболее точным указанием на этническую миграцию может, казалось бы, служить распространение того или иного антропологического типа. Но — опять же, и это прослеживается у всех индоевропейских народов ещё с глубокой древности, — за редчайшими исключениями (как этнически гомогенные территории), не бывает на Земле народов, все представители которого относились бы к одному фенотипу. Единственные миграции, о которых мы можем судить надежно на основе данных антропологии, — это движения больших человеческих рас. Но даже и гут отдельные расовые признаки могут из поколения в поколение «мигрировать» на далёкие расстояния без физического перемещения первоначального носителя этого признака.