сейчас она выгодно выделяется на фоне других девушек. Принимает букет, смотря мне в глаза, обещая такие вольности, что в паху болезненно все сжимается. Сука, быстрее бы забрать ее себе.

Да, придется искать новую помощницу, но я давно думаю нанять на эту должность парня, чтобы не париться насчет влюбленности очередной женщины. Это уже по умолчанию.

Я бы прямо со сцены ее забрал, но даю ей возможность ощутить все радости триумфа. Пощебетать с подружками, пофотографироваться, выпить немного. Но слежу, чтобы не переборщила.

— Твоя?

— Да, — отвечаю Косте, а он усмехается.

— И что? Позволишь поставить на обложку?

— Да, но чтобы все прилично.

— Понял…

— Где твоя Трифонова?

— Понятия не имею. Мне вообще показалось, что я жену видел.

— Ты был женат? — вот уж номер. Правда, когда мы познакомились, он уже был успешным журналистом, который мало интересовался женщинами, как и я, потому что днями и ночами работал, чтобы иметь все то, что уже имел я. И надо отдать ему должное, у него все получилось. За очень короткий срок он из обыкновенного мальчишки из области вырос в матерого бизнесмена с собственным журналом. Одним из самых популярных в стране.

— Мы не разводились. Но не виделись шесть лет. Понятия не имею, чем она занимается.

— Срок не малый. Может, она уже замуж вышла.

— Да вряд ли. Она любила меня, и скорее всего ждет, что я вернусь.

— Самоуверенное заявление. И что? Думаешь пора остепениться?

— Думаю, что пора. Скоро тридцатник, не очень хочется седым играть с сыном в футбол, — отворачиваюсь от Кости и перед глазами красная пелена.

Этот урод не понимает с первого раза? Антоша дарит Маше букет тюльпанов, а она их принимает.

От ревности глохну и слепну. Прощаюсь с Костей, иду к парочке, которая когда-то чуть не поженилась, и забираю у Маши бокал с шампанским. Утаскиваю ее, дав понять Антону, что ему сильно не рады. Увожу девчонку все дальше, в тьму пустынного коридора, чувствуя, как от ее близости и запаха все закрученные болты срывает. Двигатели отказали, и вертолет несется прямиком в жерло вулкана.

— Что вы себе позволяете? — она еще и спрашивает. Серьезно? Не понимает? Не понимает, что сейчас «Везувий» взорвется, и мы оба станем его застывшими статуями, слившись воедино.

— Все, что ты сама захочешь мне позволить, — шепот в губы, стираю красную помаду большим пальцем, оставляя след на щеке. Хочу поцеловать, коснуться наконец губ, вкус которых ощутил в цехе. Вкус ее губ и лютый страх, что она опять во что-то вляпалась. Этот страх, как и возбуждение, уже стали частью меня, и нужно поскорее запереть ее дома, чтобы перестать волноваться и заняться наконец работой.

Она вдруг прикрывает ладошкой мой рот. Раздражает. Заводит. Убивает тормозами.

— Что еще?

— Одна ночь. Мы забываем о субординации на одну ночь, а в понедельник возвращаемся к прежним отношениям.

Она говорит серьезно, верит, что это возможно. Думает, что я как малолетка вроде ее Антона хочу просто потрахаться. Ладно, пусть верит. Сейчас уже плевать, во что.

— Ты этого хочешь?

— Да.

— Ладно, — снова поцеловать ее хочу. Так хочу, что кожа уже в области губ горит. Обычно поцелуи не входят в список требований к любовницам, но с Машей давно все иначе.

— И я хочу долгую прелюдию.

— Ладно.

— И хочу… Сливок. Хочу слизать их с тебя.

Господи, безумная.

— Ладно.

— И еще я хочу клубники, я где-то видела, что можно… — даже представить боюсь, что она там видела.

— Ты можешь даже связать меня, только заткнись уже… — рывком сжимаю волосы на затылке, наконец впиваясь в мягкий, такой болтливый рот. Она вскрикивает, стонет, вжимаясь в меня всем телом, не оставляя и сантиметра на раздумья. Если она так будет ворошить своим язычком в моем рту, то я вряд ли смогу дожить до номера.

— Пошли, — отрываюсь от сладких губ и тяну ее от зала. Все дальше и дальше, вынуждая перебирать ногами очень быстро, потому что сейчас мне, как умирающему без последнего глотка, нужно остаться с ней наедине. Номер на последнем этаже отеля. В лифт мы просто влетаем, тут же врезаясь в друг друга.

— А если лифт остановится, и нас увидят.

— Лифт остановится на последнем этаже. Маш, твой рот определенно нужно чем-то занять.

— О, вы имеете в виду минет? Я не умею.

Почему-то я не удивлен и очень этому рад.

Двери лифта открываются, и я втаскиваю ее в Пентхаус, говоря уже хрипло.

— Я научу. Тебе понравится.

— Со сливками?

— А сливки зачем?

— Ну это не очень гигиенично, брать гениталии в рот, а со сливками… — почти бросаю дуреху на мягкий ковер. Дальше просто сил идти нет.

— Ой…. Сзади молния, — шепчет она, выгибаясь дугой, пока я пытаюсь понять, как снять это извращение. Переворачиваю Машу и тяну язычок вниз. Там еще один предмет одежды, который я нетерпеливо стаскиваю, еле сдерживаясь, чтобы просто не порвать это…

— Только не порви, мне еще выступать в этом…

«Ага, размечталась», — целую ее затылок, ниже, скольжу языком по позвоночнику. Машка вытягивается струной, дает мне на ней играть, реагирует так остро, что почти рычу от желания кончить прямо сейчас… Словно вообще никогда не трахался.

Спускаюсь к пояснице, вырисовываю языком круги, наконец дорываясь до гладкого, идеального тела, вожу по нему руками, позволяя себе такие вольности, о которых раньше только фантазировал. Добираюсь до упругой задницы, чувствую, как меня рвет от ощущений. Она такая круглая, гладкая, а между булочек такой идеальный пирожочек с каплями влаги. Во рту собирается слюна.

— К вопросу гигиены, Маш…

— А? — стонет она, уже вряд ли соображая. — Что?

— Сегодня ночью забудь это слово…

— Это приказ?

Блять, она меня с ума сведет.

— А ты хочешь приказов?

— Мне нравится, когда ты строгий, властный, грозный…

— Ноги раздвинь…

— А еще мне нравится, как ты орешь, когда я делаю что-то не так.

Я утыкаюсь носом в попку, втягивая дурман ее запаха. Ей нравится, когда ору. Ей нравится, когда приказываю. Была бы моя воля, она бы уже орала от боли и наслаждения, пока я ее плеткой хлещу по заднице и груди, оставляя следы, но пугать раньше времени не хочу.

— Если ты будешь делать что-то не так, то тебя придется наказать.

— Наказать? — поворачивает она голову, и я вижу искусанные губы и горящие глаза. — Покажи, как?

Стискиваю зубы, чувствуя, как похоть выходит за границы, как зверь внутри меня рвет и мечет, желая вонзиться в мягкое податливое тело.

Я поднимаю ладонь, звенящую от дрожи, и опускаю на ягодицу.

Она вскрикивает, но продолжает