У всех кто-то был на передовой: брат, отец, сын, сестра. И только один-единственный человек – мать – наедине со своими мыслями и слезами видит бескрайние поля и зазеленевшие перелески глазами скорби и надежды. Ведь на этих просторах – в снегах ли, в разливе цветущих трав – ее сын, солдат, ее гордость, ее печаль и боль…

И мать сердцем своим, огромным и бескрайним, как наша русская земля, чувствует и не хочет верить, что тысячи и тысячи юных жизней обрывают свой полет на полуслове, на полувздохе… Но мать знает и то, что это – не только жертва во имя Родины, это – солдатская доблесть и солдатская честь.

Вылеты полка на сопровождение штурмовиков и бомбардировщиков, наносящих удары по войскам противника, продолжались. Но фашисты нас тоже не забывали. Так, 12 апреля они вновь напомнили о себе по-разбойничьи коварно и беспощадно.

Погода была как по заказу: солнце сияло весело и приветливо, легкая дымка быстро прогрелась и превратилась в реденькие кучевые облака, тающие на глазах.

После полудня вторая эскадрилья ушла с «илами» на задание, третья дежурила на аэродроме, а наша готовилась к очередному вылету. Мой самолет, от которого только что отъехал бензозаправщик, стоял на открытой стоянке. Шота Тавдидишвили, открыв капот, забрался на центроплан и что-то начал проверять в моторе, а я рассматривал пулевую пробоину в фюзеляже.

Неожиданно послышался отвратительный, с нарастающим завыванием свист и вой падающих бомб. Мы с Шотой замерли на месте, пытаясь определить направление удара. Взрыв неимоверной силы раздался на юго-западной окраине аэродрома. И я увидел в синеве весеннего неба девятки фашистских самолетов! Они подошли к нашему аэродрому со стороны солнца бесшумно, как планеры, спускаясь с огромной высоты при работе мотора на малых оборотах.

Не успели мы еще сообразить, что предпринять, как вблизи прогремел взрыв второй серии бомб! Самолет мой вздохнул: это осколки авиабомб ударили по мотору. Механика Шоту как ветром сдуло – он скатился по плоскости на землю, и мне показалось даже, что он убит.

Подбежав к нему, я потряс Шоту за плечи:

– Ты жив, ранен?

– Живой! – прокричал он. – Воздушной волной сбило!

Мы бросились в большую щель. На бегу я поднял воротник куртки, закрыв им шею и лицо, будто от холодного ветра, а сам все следил глазами за самолетами и бомбами, падающими вниз.

Снова свист и завывание…

– Ложись, Шота!

Он послушно ложится, я падаю рядом, вжимаюсь в землю всем телом, напрягаю мускулы. И так хочется в эти секунды, чтобы земля прогнулась хоть на полметра и закрыла тебя от этого кошмара.

Ударной волной меня и Шоту отрывает от земли, приподнимает на мгновенье – кажется, что мы зависаем в воздухе, а потом какая-то необоримая сила снова бросает нас вниз. Словно неведомый великан взвесил нас на своих ладонях и бросил назад, на землю, с коротким выдохом шепнув: «Вот та-а-а-к!..»

Одолевает приступ смеха – такое при сильном волнении со мной уже случалось. Шота со страхом и удивлением, выпучив свои черные восточные глаза, глядит на меня, как бы не узнавая.

– Командыр! – кричит он во все горло. – Ти что, совсэм спятил?

– Нет, Шота. Я смеюсь, как мы приземлились…

– Ест над чэм смэяться. Быстрее надо в щель! – с грузинским акцентом, волнуясь, возмущается он.

Щека его нервно подергивается, лицо покрыто желтоватой бледностью. С моим механиком всегда так: спокоен парень – говорит на чистейшем русском языке, взволнован – мешает русский с грузинским.

Еще три раза падали мы на землю под свист и завывание бомб. Но до щели так и не добрались.

В том налете на наш аэродром участвовало пять девяток бомбардировщиков – «юнкерсов» и «хейнкелей». Они шли волна за волной под охраной трех десятков истребителей и сбрасывали бомбы среднего и крупного калибра залпом. Каждая группа делала это в момент подхода к границе аэродрома. Поэтому взрывы были в основном на юго-западной окраине, и только несколько штук упало в расположении стоянок нашей эскадрильи. Освободившись от груза, самолеты врага поспешно уходили на запад.

Взрывам, казалось, не будет конца. Но вот появились «яки» (они пришли с соседних аэродромов), и завязалась схватка. С ударом последней группы противника этот жесточайший налет закончился.

Мы с Шотой бежим на стоянку: наш самолет вроде цел. Я сразу же лезу в кабину за парашютом:

– Быстрее готовь машину к вылету. Догнать надо этих паразитов! Нельзя прощать такое!

Механик вскочил на центроплан, пытаясь закрыть капоты мотора, а сам ругается на чем свет стоит.

– Что там, Шота? – предчувствуя неладное, обеспокоенно спрашиваю я механика.

– Вилизай, командыр! Вилета нэ будэт… Цилындра повреждена, – удрученно отвечает механик.

Делать нечего – вылезаю. Оказалось, головка верхнего цилиндра разбита осколком бомбы. Вот и результат пренебрежительного отношения к укрытиям…

Размеры нашего аэродрома позволяют производить взлет прямо со стоянок, что повышает боевую готовность базирующихся частей и обеспечивает своевременный подъем самолетов в воздух в случае атаки авиации противника. Большое количество боевых машин, рассредоточенных и расположенных в укрытиях на стоянках – по краям аэродрома, – внушали веру в неодолимость нашей силы.

На аэродроме кроме двух полков нашей дивизии стояли еще один истребительный, летавший на «яках», и штурмовой. Все это настраивало нас на пренебрежительное отношение к укрытиям для самолетов и глубоким щелям для личного состава.

– Мы прибыли сюда не отсиживаться, а бить врага! – с пафосом заявлял один наш бравый и довольно храбрый командир.

Доверчивыми, восторженными глазами смотрели мы на него. Кто вслух, а кто и мысленно поддакивал: «Да, да, так оно и есть!..»

К нашему «лавочкину» какой-то неестественной окостеневшей походкой подошел старший техник эскадрильи Алексей Симонов. Я подумал даже, что он ранен или контужен. Нагнувшись к Шоте, Симонов что-то говорил ему, а у самого слезы на глазах. Почувствовав недоброе, я приблизился к ним и вопросительно посмотрел на Алексея.

Он, не глядя на меня, сквозь зубы выдавил:

– Кирилл, командира полка убило…

Я не могу уловить смысла этого страшного слова: «Что значит «убило»?.. Солдатенко… мертв, его нет?»

Мы все трое молчим. Первое время нет сил что-либо произнести, потом словно про себя повторяю:

– Солдатенко?.. Не может быть!..

Не хотелось верить. Бывает такое: знаешь, что человек говорит правду, а сам ищешь успокоения: может, все-таки это ошибка?

…Командир полка в этот день был ответственным за обеспечение безопасности аэродрома от налета авиации противника. Когда появились фашистские самолеты, Солдатенко находился около столовой. Он знал, что в таких случаях сигнал на вылет дежурного звена будет подан и без него, но почему-то бросился к дежурным машинам, крича на бегу: