Эмили сгребла все монеты и, когда ящик был пуст, нажала на крышку поднятой конструкции и опустила ее вниз так, чтобы та встала на место. Потом, пройдя на ощупь в моечную, она снова зажгла газовую конфорку и в слабом свете огня осмотрела единственную найденную вещь: золотые часы. Они были похожи на те, которые дамы носили на груди. Циферблат украшали белые драгоценные камни, которые сверкали в свете огня включенной конфорки. На планке тоже были камни, голубые - в центре и белые - по краям. В верхней части корпуса размещалось кольцо, на задней части которого находилась своего рода безопасная булавка, как поняла Эмили, для того, чтобы прикалывать часы к платью.

Сеп сказал, что достал для нее нечто очень красивое, что стоит всех украшений, лежавших в ящике. И похоже, не только этих украшений, но и половины монет.

Эмили посчитала соверены. Их было пятнадцать. Раньше их, наверное, было втрое больше - Сеп отдал все эти деньги и украшения в обмен на эти маленькие часики! Они не выглядели на эту сумму, во всяком случае при таком освещении. Но это показывало его отношение к ней. И он был так возбужден, когда добывал их для нее. Но какая теперь от них польза? Она не может продать их. Если она пойдет к кому-то и скажет: «Не хотите ли купить эти часы?» — ее, скорее всего, обвинят в том, что она их украла. Даже хозяин ломбарда заинтересуется тем, откуда у нее такое дорогое украшение.

Хорошо, она сохранит их, поскольку они принадлежат ей по праву. Она их не украла. Но куда их положить? Она приколет их к своей сорочке и будет хранить там до тех пор, пока не сделает специальный футляр.

Эмили посмотрела на булавку на задней части часов. Это была не простая безопасная булавка, она имела двигающуюся верхнюю часть. Передвинув маленький рычажок до упора, Эмили обнаружила, что не может открыть булавку, и поняла. Это была своего рода защелка, поэтому она могла прикрепить часы где угодно и не бояться, что они упадут.

Но более важным в данный момент были деньги. Если она никуда не устроится в течение следующей недели или дольше, то они не умрут с голоду; и у них ночью будет крыша над головой. А теперь ей нужно наполнить плетеную сумку продуктами и немного поспать, потому что завтра вставать чуть свет...

Сестры не проснулись до тех пор, пока гудок в доках не разбудил их в шесть часов. Эмили, резко вскочив, сразу же проснулась и начала шепотом уговаривать Люси поскорее вставать.

В отличие от старшей сестры, Люси по утрам долго приходила в себя, поэтому, когда она спускалась за Эмили по лестнице, она все еще пыталась стряхнуть с себя сон. Через пять минут они уже выходили из двери кухни на холодный жалящий воздух темного утра. Эмили повернула в замке ключ, затем пошла в прачечную. Но у двери она остановилась; нет, она не положит ключ обратно. Она сохранит его на память. Опустив его в карман жакета, она стала думать о нем с большей нежностью, чем об украшении, прикрепленном к внутренней стороне ее сорочки.

Они сели на первый поезд в сторону Гейтсхеда. Он был набит рабочими в черной одежде, некоторые из них с удивлением смотрели на молоденькую девушку с румяным лицом, ясными темно-карими глазами и копной почти белокурых волос, покрытых соломенной шляпкой. Внешность девушки резко контрастировала с внешностью девочки, которая выглядела худой и тщедушной, даже закутавшись в жакет, который был ей явно велик.

Эмили забыла название улицы, где жила их тетя Мэри, но хорошо помнила дорогу, а также, что дом был третьим от конца.

Когда они достигли улицы, Эмили была неприятно поражена ее видом. Девушка была здесь около трех лет назад. Тогда она могла сравнивать ее только с Кредор-стрит. Теперь же сравнивала ее с Пайлот-Плейс, которая, несмотря на то что находилась близко к реке и в центре рабочего района, была фешенебельной в сравнении с остальными. Сейчас же улица была завалена бумагой, сточные канавы наполнены грязью. Казалось, что мусорщики закрывали глаза, проходя по улице, уже в течение многих недель.

Когда сестры остановились у третьего дома в верхней части улицы и увидели облупившуюся краску, разбитые порог и ступени, которые не мыли в течение нескольких лет, услышали голоса за дверью, они переглянулись, и беспокойство во взгляде Эмили отразилось в глазах Люси.

Девушке пришлось трижды стучать в дверь, прежде чем та открылась и девочка в возрасте Люси вышла к ним и спросила:

— В чем дело? Что вам нужно?

— Я... мы приехали повидать тетю Мэри. Семья Сатерн здесь живет или нет?

— Да, здесь. — Девочка в течение какого-то мгновения переводила взгляд с одной на другую, потом ее рот широко открылся, она повернула голову и крикнула через плечо: — Мама! Мама! Подойди сюда на минуту.

Через минуту миссис Сатерн наконец появилась в дверях. Когда Эмили взглянула на необъятное тело, которое почти полностью закрыло вход, она не могла поверить, что перед ней ее тетя Мэри, потому что она не помнила, чтобы та была таких размеров.

— Здравствуйте, тетя Мэри.

— Эмили и Люси! — Женщина наклонилась к ним, ее необъятная грудь почти выскочила из ее полинялой голубой блузы. — Что случилось, да еще так рано утром? Ответьте. Ради Бога! Что заставило вас приехать? Что-то случилось с вашим отцом?

— Нет, нет, тетя Мэри; он все еще в море. Можно... можно нам войти?

— Входите. Входите. Конечно, входите, девочки. — Она почти втащила их в дом, одну за другой, вместе с корзиной и плетеной сумкой, через ступени, вдоль коридора и дальше в комнату, которая, казалось, была набита детьми.

— Замолчите! Успокойтесь! Все вы, а не то я вас поколочу. — Громкий крик Мэри Сатерн на некоторое время заставил замолчать ребятишек, и все посмотрели в сторону Эмили и Люси. А их мамаша, которая все еще громко кричала, заявила: — Вот ваша кузина Эмили, помните ее? Садитесь, девочки... Ха! Я сказала - садитесь. Но это легче сказать, чем сделать. Слезьте оттуда! — Одним движением большой, но не очень чистой руки она столкнула на пол двух маленьких мальчиков и девочку, затем, повернувшись к Эмили и Люси, она сказала: — Усаживайтесь, а я принесу вам чаю. Расскажите нам, что привело вас сюда в этот час, да еще и с багажом? — Она кивнула в сторону корзины и плетеной сумки. — Последнее, что я о тебе слышала, Эмили, это то, что ты хорошо устроилась. Это сказал ваш папа, когда навещал нас последний раз.

— Да. Да, это так, тетя Мэри. Но моя хозяйка умерла, а моего... моего хозяина, ну... ну его вчера убили. А его сестра пришла и выгнала меня.

— Ну и дрянь! Почему она так поступила?

— Потому что она думает, что дом принадлежит ей, ведь она единственная родственница. Но он ненавидел ее; он даже не позвал ее на похороны жены.

— И она выставила тебя?

— Да, тетя Мэри.

— Жадная свинья. Да! Хотела бы я быть там, я бы надавала ей по заднице... Оставь в покое молоко или я засуну твой нос в банку! — Последняя реплика относилась к мальчику лет семи, который резко вытащил палец из банки со сгущенным молоком. Эмили увидела, как мальчик широко улыбнулся матери, а потом оглядела грязную, переполненную комнату. В комнате был тяжелый запах, и все говорило о бедности. Она не могла не удивляться их жизнерадостности. Ни один из девяти присутствующих ребятишек не выглядел так, как дети с Кредор-стрит, особенно из номера 18. Эмили заметила, что только на двоих из них была обувь, остальные ходили босиком. Счастливчиками были мальчик шести лет и девочка, которую она наконец вспомнила: Эмили ее видела в последний свой приезд сюда, и это была старшая дочь по имени Мария.