Сначала Элис не слишком обрадовалась, увидев Старлинг. Она была на несколько месяцев старше, и в детстве они часто играли вместе, плавали в реке летом и просеивали шлак в поисках угля, когда зима сковывала морозом землю. Быть может, она стыдилась своего нынешнего занятия? Но когда она узнала, что Старлинг решила заняться тем же, то подобрела.

— Что ты только в нем нашла, — сказала она, услышав рассказ Старлинг о дурном нраве своего мужа. — Из нашей деревни я бы ни за кого не пошла замуж. Уж лучше помру от сифилиса в Лондоне, чем превращусь в домохозяйку, которую поколачивает пьяный муж-угольщик из ревности к землепашцу из Стреллея.

Они выпили в «Бель-Саваже», и Элис рассказала, где найти Когга.

— Слушай и запоминай, как нужно себя с ним вести. Он — ужасно толстый, но не вздумай смеяться над ним и не отказывай ему. Ему нравятся парижские штучки, поэтому делай языком вот так. — Элис изогнула свой язык, демонстрируя, что нравится Коггу. — Его условия пятьдесят на пятьдесят, но тебе придется платить ему за еду и кров. Не лучшая сделка на этой стороне Чипсайда, зато он всегда назначает нам хорошую цену. А еще следит, чтобы мы не заразились сифилисом. Ты научишься, как распознать, болеют они или нет — и пусть валят куда подальше, если больны. Он достал нам мази на травах у аптекаря, и мы не болеем. Говорили, что вместо денег он дал за них глаза и язык повешенной женщины. Но запомни: если заразишься, отправишься в самые захудалые бордели, что в Саутуорке, или обратно в Стреллей.

Старлинг стояла на пороге конторы Когга и собиралась постучать в дверь, но услышала какой-то шум внутри и голоса. Кажется, у него еще один посетитель, но голос был мужской, а не женский. Она повернулся ручку — дверь была открыта, а замок был просто выломан из двери. Это явно дело рук нового гостя Когга; она точно помнила, что замок был на месте, когда уходила. Старлинг скользнула в переднюю комнату. Услышав шаги наверху у лестницы, она спряталась, пригнувшись за прилавком и коробками.

Это был высокий гладко выбритый мужчина в темной одежде. Она ощутила холодок беспокойства и уже пожалела, что вошла. Старлинг увидела, как он проследовал за Коггом в заднюю комнату, затем услышала глухой стук и вопль Когга, и в страхе вжалась в свое укрытие.

Уж слишком хорошо она знала, что такое насилие: им была пропитана спальня в ее бывшем доме. Когда ее муж Эдвард с черными от угольной пыли руками и лицом возвращался из шахты, он съедал все, что ей удавалось собрать или вырастить, пил крепкий эль, а потом избивал ее. Каждую ночь целый год. Он привязывал ее ремнем к кровати и бил сломанными вилами, после чего овладевал ею, как зверь, — казалось, только ее боль могла доставить ему удовольствие. Когда занималась заря и он отправлялся в шахту, опускаясь во тьму с маленьким сальным фонарем и киркой для добычи угля, она молилась о том, чтобы стены шахты обрушились и погребли его. Но этого так и не произошло. Тогда она утратила веру в Бога и отправилась в Лондон.

Сжавшись под прилавком, Старлинг слушала биение своего сердца. Вдруг тот человек в темной одежде тоже слышит? Она видела, как они вернулись в переднюю комнату. Левая рука Когга безжизненно висела, кисть была сломана, кость проткнула кожу и текла кровь. Ей не было его жалко. Ей вообще не было жалко мужчин. Посетитель Когга держал что-то, какой-то инструмент, который она прежде никогда не видела.

Когг достал что-то из шкафа за прилавком и швырнул это в лицо мужчине. Но его противник легко увернулся, а когда Когг бросился на него, человек в темной одежде отступил в сторону и толкнул Когга, так, что тот упал лицом вниз. Человек сел на него, обхватив ногами его огромную тушу, и поднял голову Когга за всклокоченные волосы. Затем тонким кинжалом с черной рукояткой он дважды ударил ему в лицо, вогнав лезвие по очереди в оба глаза по самую рукоятку. Когг не кричал, он хрипел, клокотал и бился в агонии, словно животное, внезапно попавшее в ловушку.

Человек в темной одежде встал и оставил Когга умирать. Он вытер кровь с лезвия и вложил кинжал в ножны, после чего положил несколько золотых монет в свой кожаный кошелек. Затем он поднял свертки, которые Когг швырнул в него, забросил мешок со странным инструментом за плечо и тихо ушел.

Старлинг просидела в своем укрытии за прилавком еще пять минут. Ноги Когга продолжали дергаться, но она знала, что он мертв. Наконец она вышла из своего укрытия и подошла к Коггу. Теперь ей от него не было никакого проку. Она плюнула в него. Потом еще раз. Ее вдруг осенило, что где-то в доме должна быть спрятана куча золота. Когг был богатым человеком.

Дрейк, словно безумный, метался по отделанной деревянными панелями приемной Гринвичского дворца. Болтфут уже много раз видел его таким, стремительно меряющим шагами ют, когда долго не было ветра.

Дрейк был невысоким коренастым мужчиной сорока шести лет от роду. Его небольшая острая бородка, как и прежде, была светло-золотистой, правда теперь в ней стали заметны вкрапления седины. Его рыжеватые, также с небольшой сединой вьющиеся волосы были зачесаны назад, обнажая широкий и высокий лоб. Глаза Дрейка сохранили ярко-синий оттенок юности. На нем была одежда для королевских приемов: ярко-зеленая бархатная накидка поверх зеленого с серебряной отделкой камзола — все сшито за весьма солидную сумму у Гастона де Вольпере на Канделвик-стрит, — а еще умопомрачительный гофрированный воротник размером с сервировочное блюдо. Его синие глаза, в другое время искрившиеся весельем, теперь пылали гневом, словно темная синева штормового моря, в котором он чувствовал себя как дома.

Он был зол, очень зол, и те двое, что находились с ним в этой маленькой приемной, ничем не могли его утешить. Его юная жена, Элизабет Сайденхэм, устала успокаивать его и сидела на подушках с книгой стихов, стараясь отгородиться от потока гнева, источаемого ее супругом. Постоянный спутник Дрейка Диего, невольник, освобожденный Дрейком в Испанской Индии и сопровождавший его во всех морских путешествиях по миру, стоял у окна, праздно наблюдая, как барк медленно двигается вниз по течению к устью реки. Он так часто становился свидетелем подобных приступов гнева, что они уже давно его не пугали. Дрейк взглянул на вновь прибывших — Шекспира, Стенли и Болтфута — и замер, уставившись на них.

— Богом клянусь, Стенли, все очень печально. Она не примет меня. Были времена, когда меня допускали к ней по восемь раз на дню. И вот, когда королева так нам нужна, она пребывает в обществе трусливых камеристок, вроде Девисона и Бёрли.[28]Попомните мое слово, если она будет продолжать в том же духе, это государство окажется испанской колонией еще до конца лета.

Капитан Стенли быстро поклонился, затем выпрямился во весь свой рост.

— Сэр Френсис, — произнес он, — разрешите представить вам господина Джона Шекспира, помощника господина секретаря Уолсингема.

Мрачная тень моментально исчезла с лица Дрейка.