Но не потому она покинула особняк на следующее утро после поездки на лесопилку. Она ушла, бежала, потому что ей нужно было спокойно вздохнуть. Она не могла сделать это, когда Раф находился с ней в одной комнате, глядя на нее, заставляя ее рассказывать о том, о чем она не хотела не только говорить, но даже думать.

Мать Шарлотты, чей мир замыкался на ее розах и оранжерее, вряд ли заметила, что ее дочь возвратилась или что она вообще покидала дом. Но ее отец все понимал и продолжал избегать ее — так же, как избегал с того вечера, когда герцог Ашерст явился в коттедж «Роза», чтобы объяснить, почему скромное имение, которым семья Сиверс владела шесть поколений, скоро станет частью Ашерст-Холл. И почему Шарлотта станет женой Гарольда.

Пять дней Шарлотта терпела отсутствующий взгляд матери и досаду отца, прежде чем открыто поговорила с ними во время завтрака.

— Новый герцог находится в особняке около недели. Этого времени более чем достаточно, чтобы мы нанесли ему визит, выразили соболезнования по поводу утраты дяди и кузенов.

Эдвард Сиверс пробормотал что-то себе под нос. Нечто вроде: «Пока я дышу — ни за что».

Шарлотта посмотрела на отца, состарившегося за ту ночь. От удара, который он получил тогда, он не оправился даже за последние месяцы. Теперь, хотя и пытался скрыть свои чувства, он стал ее обвинителем.

— Папа, пожалуйста… все закончилось. Леди Эммелина помогла мне найти брачный контракт. Мы сожгли его в камине герцога и развеяли пепел. Коттедж «Роза» по-прежнему твой. Новый герцог не может изменить этого.

— Я дал слово и сам все подписал, — сказал отец. — Я отдал свою дочь, такой, какой она была. И я никогда не прощу себя. Коттелж «Роза» теперь ничего для меня не значит.

Шарлотта взглянула на мать, сидевшую в конце стола, и снова убедилась, что та ничего не слышит. Джорджианна Сиверс всегда была доброй душой, склонной к забывчивости и смутным страхам. Она тоже изменилась за эти месяцы, стала разговаривать сама с собой, и порой, когда Шарлотта глядела в ее выцветшие голубые глаза, она видела в них только пугающую пустоту.

— Отец, Раф не заберет коттедж «Роза». Я знаю его, он никогда не сделает этого. Мама будет жить здесь в безопасности. Я обещаю. Мы должны жить так, словно нам нечего скрывать, нечего бояться. Пожалуйста, ты мог бы пойти со мной и нанести утренний визит новому герцогу? Мама выглядела сегодня лучше и смогла выйти к столу. Сейчас самое подходящее время.

— Он Дотри. Как мы можем доверять ему?

— Я доверяю ему, папа, потому что он похож на Джорджа или Гарольда не больше, чем ты. Раф хороший человек.

— Тогда еще более важно, чтобы я рассказал ему все, чистосердечно признался во всем, — ответил отец, вздохнув. — Раз уж я пообещал себе по крайней мере оставаться человеком чести.

Шарлотта похолодела от ужаса.

— Нет, папа, ты не должен рассказывать ему! Я уничтожила брачный контракт. Нас всех могут отправить в тюрьму, если кто-то об этом узнает.

Эдвард Сиверс погрозил дочери своим длинным пальцем.

— Ты сказала, что он хороший человек. Хороший человек не упрячет нас в тюрьму. Он или хороший человек, или нет, Шарлотта. Ты видела его. Я лишь помню нетерпеливого молодого парня, горячившегося по любому поводу.

— Ты не должен рассказывать ему, отец. Я знаю, у тебя добрые намерения, но подумай обо мне.

Она заметила разочарование в его глазах. Это был всего лишь миг, но она заметила это. В последние месяцы она часто видела его разочарованный взгляд.

— Ты все еще обвиняешь меня, отец?

— Нет, нет, дорогая. Конечно нет. Но если бы ты не вышла одна той ночью…

Он посмотрел на жену: Джорджианна любовалась узором на скатерти, который рисовало утреннее солнце, просвечивающее сквозь кружевные занавески. Она водила по нему пальцем, отрешенно улыбаясь.

— Давай прекратим этот разговор, Шарлотта. Все это слишком огорчительно.

— Да, конечно, — безучастно произнесла Шарлотта, понимая, что отец воспользовался ее смущением, чтобы настоять на своем.

Коттедж «Роза» не всегда был таким, как сейчас, местом позора и тайны. У Шарлотты было счастливое, даже беззаботное детство. А теперь отец смотрел на нее, словно не желая признавать. А мать? Ах, сколько раз ей хотелось подойти к ней, чтобы та обняла и утешила ее.

— Значит, ты не нанесешь утренний визит герцогу, отец?

— Передай ему наши соболезнования, если увидишь его, дорогая, и объясни, что твоя мать неважно себя чувствует.

— Да, отец. — Шарлотта поднялась из-за стола. — Я могу идти?

Эдвард взглянул на жену, которая все еще продолжала водить пальцем по кружевному солнечному узору.

— Да, дорогая, можешь. Ты сегодня вернешься в Ашерст-Холл?

— Нет, в этом нет необходимости. Думаю, я помогу маме в оранжерее.

— Она будет довольна. Джорджианна! Ты слышишь это? Шарлотта собирается помочь тебе с твоими растениями.

Джорджианна наконец подняла глаза и перевела взгляд с мужа на дочь:

— О, здравствуйте! Какая я ужасная хозяйка, не уделяю внимания своим гостям. Не хотите ли взглянуть на мои чудесные цветы?

Шарлотта моргнула, сдерживая слезы.

— Пожалуй, да, мадам, благодарю. Мне бы очень хотелось.

Она помогла матери подняться и, взяв ее за тонкую холодную руку, вывела из комнаты для завтрака.

Спустя час, когда одна из служанок пришла за Джорджианной, чтобы та приняла лекарство до полудня и немного вздремнула, Шарлотта тщательно вычистила щеткой землю из-под ногтей и переоделась в костюм для верховой езды, намереваясь прогуляться и выбросить из головы все лишнее.

Она отказалась от компании грума, пообещав, что только объедет поместье и поля Ашерст-Холл, не заезжая в деревню и не выезжая на дороги, окружающие имения. Грум знал, что ему все равно не поспеть за Федрой, и потому только кивнул, подводя кобылу к сажальному камню.

Шарлотта придерживала Федру, и та шла шагом, но, как только они выехали из двора конюшни, пустила застоявшуюся кобылу галопом, и вскоре конюшня и дом остались далеко позади.

— Давай, Федра, — подгоняла она лошадь, наклонившись вперед и шепча ей в ухо. — Быстрей!

Лошадь прядала ушами, и Шарлотта почувствовала, как напряглись ее сильные мышцы, когда она собралась перейти на быстрый галоп.

Сердце Шарлотты стучало в одном ритме со звуком подков лошади, летящей через убранное поле. Она припала к крупу кобылы, понукая ее и жадно вдыхая обжигающий холодом ноябрьский воздух, надеясь, что все ее грустные сумбурные мысли выветрятся из головы, а ветер высушит щеки, мокрые от слез.

Приближалась низкая живая изгородь, отделяющая землю коттеджа «Роза» от Ашерст-Холл, но Федра не замедлила бег. Напротив, кобыла, казалось, мчалась еще быстрее и только в последний момент выбросила себя в воздух. Они плавно перелетели через преграду и точно приземлились по другую сторону изгороди.