С рацией. Борис Шмелев в центре, без головного убора. Аэродром «Рузине» (Прага). Конец 1968 года

(Из личного архива Б.В. Шмелева)

В СССР

– Когда и как вы покинули Чехословакию?

– В конце сентября 1968-го у нашей дивизии отобрали боевые боеприпасы – гранаты и патроны. Каждого при этом старательно обыскали. В конце года мы вернулись на литовскую базу. Нас там ждали оркестры, демонстрации, цветы, речи и слезы умиления. Часть призванных запасников были из Литвы, и их семьи радовались, что они вернулись живыми и здоровыми.

Командир полка и другие офицеры получили награды, вместе с ними и одного рядового отметили. А мы, все остальные, получили письменные благодарности от министра обороны.

– Из Чехословакии вы вопреки запрету вывезли уникальные фотографии, относящиеся к вторжению. Как вам это удалось? Вы говорили, что досматривали всех очень строго.

Советские десантники в ЧССР. Сентябрь 1968 года

(Из личного архива Б.В. Шмелева)

– Это был риск, но у меня получилось. Я долго думал, как все это провезти. В конце концов мы с сослуживцем разобрали рацию и провезли снимки в ней. К счастью, их никто не нашел.

– Как вы сегодня оцениваете вторжение войск государств Варшавского договора в Чехословакию?

– Когда я теперь вспоминаю об этом, то чувствую себя невольным соучастником вмешательства, задушившего законное чехословацкое стремление к демократизации и большей свободе.

– Когда и как вы к этому пришли?

– Я осознал это вскоре после возвращения домой в Москву. События в ЧССР значительно повлияли на ситуацию в Советском Союзе. Брежневское руководство боялось повторения пражской весны и потому начало снова по-сталински закручивать гайки, хотя на этот раз уже без откровенно кровавых репрессий. Никто из нас особо не хвастался своим участием в августовском вторжении, люди не писали воспоминаний, не создавали ветеранских объединений, не собирались на годовщины операции. Время от времени мы вспоминали об этих событиях вдвоем, втроем – но скорее пили водку, чем отмечали.

Не забуду ночь 5 декабря 1969 года, когда нас после демобилизации отправили на поезде домой в Москву. Мы приехали на Белорусский вокзал, а потом – а нас было несколько сотен – направились по ночной улице Горького к Кремлю. Мы пели, кто-то играл на гитаре, кто-то барабанил или кричал – так уж оно заведено. Между Центральным телеграфом и Моссоветом мы встретили старого ветерана войны. Наверное, ему не спалось и он гулял по городу. «Чего это вы тут разорались?» – окликнул он нас строгим командирским голосом. Кто-то из толпы ему весело ответил: «Молчи, дед, я Прагу брал!» «Ну и дурак!» – отрезал в ответ ветеран[51]. Наверное, это и есть самая честная оценка нашей тогдашней «работы», какую мне доводилось слышать.

Картина ключевых исторических событий никогда не бывает полной. Каким бы искренним ни было стремление как можно ближе подобраться к истине в последней инстанции и дать исчерпывающие ответы на мучительные вопросы, оно ничего не меняет. С момента роковой ночи с 20 на 21 августа 1968-го года, когда Чехословакия стала жертвой «братского» вторжения, миновало уже больше сорока лет, однако все еще остаются вопросы, на которые мы не получили ответа.

Пражская весна имела заметный отклик в тогда еще чехословацких средствах массовой информации и благодаря этому незаметно проникала и на территорию СССР. Как вспоминают в интервью, помещенных в этой книге, бывшая советская диссидентка Людмила Алексеева и ее единомышленница Наталья Горбаневская, некоторые чехословацкие газеты с опозданием примерно на один день попадали в отдельные киоски и гостиничные холлы крупнейших советских городов. В Москве подобный киоск находился, например, в гостинице «Националь» на Тверской улице, которая носила в те годы имя пролетарского писателя Максима Горького. Чешские и словацкие газеты, которые появлялись здесь более или менее регулярно, быстро раскупались желающими, чаще всего вовсе не жившими в этой гостинице. Статьи внимательно прочитывались, быстро переводились на русский язык и распространялись в советском самиздате. Из чешских газет советские граждане имели возможность покупать «Руде право», а также «Праце», «Свободне слово» и даже «Лидовоу демокрации». В конце 1960-х годов Чехословакия была неотъемлемой составной частью так называемого Восточного блока, и из-за нерешительности Кремля, который не знал, какую позицию ему занять в отношении пражского потепления, чехословацкая пресса поступала в СССР вплоть до рокового августа 1968-го. После введения цензуры ее поток значительно уменьшился, а по мере того как нарастало давление внутри Чехословакии, изменился и сам тон печатных изданий.

Пражская весна в империи Ленина

Если образ Пражской весны в чехословацкой печати, на радио и телевидении до рокового 21 августа 1968-го был в основном положительным, то советская партийная печать описывала ее в совершенно иных тонах. Ничего удивительного. Согласно основателю СССР Владимиру Ульянову-Ленину, журналист – это вовсе не независимый информатор: он «должен быть не только коллективным пропагандистом и агитатором, но и коллективным организатором»[52]. Непримиримость к врагам революции стала в Советской России законом еще в 1918 году, когда большевики объявили «красный террор» против всех тех, кто недостаточно горячо поддерживал их идеалы. Со временем мало что изменилось: еще в начале горбачевской перестройки, в середине 1980-х годов прошлого века писаным и неписаным кредо для любой советской редакции был категорический «наказ»: журналисты являются передовым отрядом партии, а корреспонденты центральных газет «Правда», «Известия», «Труд» и «Советская Россия» наделены особым статусом.

Только перестройка положила конец монополии партии и правительства на издательскую деятельность. А с 1 августа 1990 года в Советском Союзе вступил в силу закон о печати, положивший конец также и предварительной цензуре.