– Вы родились во времена большого террора, который вашей семьи коснулся непосредственно.

– Мои родители были комсомольцами и партийными активистами. Отец основывал комсомол и характером напоминал Павку Корчагина. Воевал в Гражданскую войну, помогал создавать колхозы. В 1937 году родителей послали руководить партийными органами в Омске. Там их арестовали и посадили в тюрьму. Сначала отца, потом мать. Мне тогда было три месяца, и я остался один в опустевшей квартире.

– Что с вами происходило дальше?

– И в такие времена нашлись добрые люди. На одном этаже с родителями жил комсомольский секретарь Порфирий Игнатьевич Мичуров. У его жены Зинаиды Ивановны за три дня до моего рождения тоже родился сын. Она меня спасла. Кормила и пеленала, пока из Москвы не приехала бабушка.

Владимир Лукин

(Фото Александра Щербака)

– Ваших родителей казнили или в конце концов выпустили?

– К счастью, второе. Когда Берия сменил Ежова, органы начали пересматривать некоторые дела и выпускать людей, не подписавших признания, что они шпионы и вредители. Мои родители ничего не подписывали, хотя их к этому и принуждали. Отец о допросах никогда не говорил. Мама потом обрывками вспоминала, как ей к ушам приставляли трубку и орали в нее, и некоторые другие ужасы. Она много болела и думаю, от последствий этих зверств рано умерла.

Слева – маленький Владимир; справа – его мать. 1930-е годы

(Из личного архива В.П. Лукина)

– Когда вы, собственно, познакомились с родителями?

– Уже у бабушки в Москве. Отец со временем вернулся на партийную работу. Был призван на финскую войну. Только успел от нее опомниться, как началась война Отечественная. Помню его возвращение в 1945-м. Я лежал в нашем деревенском доме со сломанной ногой в кустарно сделанной шине. И вдруг дверь открылась и появился отец, которого я практически не знал. Увидев эту самодельную шину, он с большевистской решимостью тут же повез меня в больницу. Где выяснилось, что нога срослась неправильно, так что мне ее сломали, и все началось заново.

– Ваши родители были убежденными коммунистами; именно в таких семьях зачастую вырастали дети, стоявшие у истоков советского диссидентского движения. Как это возможно?

– Наверное, дело в том, что мало кого из нас не коснулась политика. У нас было сильно развито социальное чувство, мы росли в среде политических и исторических дебатов. Однако история не стоит на месте, и вместе с ней менялся и наш взгляд на мир.

Я из поколения советских хиппи, примерно одного возраста с Владимиром Высоцким, немного младше Василия Аксенова, ровесник Беллы Ахмадулиной. Наше поколение выросло на Сэлинджере, Ремарке и Хемингуэе. Много ли сказали бы друг другу нахальный Аксенов и идейный Павка Корчагин? Да они не знали бы, с чего начать…

И все-таки отец отчасти повлиял на меня. Он тайком сохранил свои записи двадцатых годов, что было опасно даже в послевоенное время. Я читал их и понимал, что общество тогда еще не делилось на «гениев» и «шпионов». Тогда еще было в порядке вещей спорить с вождями.

– Как ваш отец, убежденный коммунист, относился к Сталину?

– Неоднозначно. На него сильно повлияла командировка в голодающее Поволжье. Он видел там ужасные вещи, например голодающих матерей, терявших рассудок, съедавших собственных детей. С тех пор у него было плохо с нервами, он часто терял сознание. Когда умер Сталин, он тоже потерял сознание. Это были люди своей эпохи. Сильные, убежденные, грозные и трагические.

Позже на меня оказал большое влияние Московский педагогический институт, где я учился. Там часто преподавали люди, пережившие репрессии и чистки, те, кого больше никуда не брали. В пятидесятых годах в педагогический институт начали принимать детей репрессированных, например Юлия Кима[68].

– Как вы из педагогического института попали в 1965 году в Прагу – в редакцию «Проблем мира и социализма»?

– После окончания института я два года работал в московских музеях, а потом поступил в аспирантуру в Институт мировой экономики и международных отношений (ИMЭMO). Во главе института стоял академик Анушаван Арзуманян[69], бывший соратник Брежнева. Благодаря этим контактам в ИМЭМО разрешалось больше, чем в других местах, – например, можно было гораздо свободнее анализировать мировую экономику и политику. Я писал диссертацию о международном рабочем движении, тесно связанную с «Проблемами мира и социализма». Так я в конце концов и попал впервые в жизни за границу, да еще вдобавок в круги, сильно повлиявшие на мою дальнейшую судьбу.

Владимир Лукин. Начало 1960-х годов