– Лусиус Шеррингем, – произнес он раскатисто, с чувством. – Но потом я понял, что оно слишком длинное для театральной звезды, и сменил его на Лусиус Ингем. Лусиус – хорошее сценическое имя, и для радио тоже годится, но когда доберусь до Голливуда, выберу себе что-нибудь более бесшабашное: скажем, Ретт или Тони. А если мне вдруг вздумается сменить имидж и прибавить сходства с Колманом[7] или Флинном[8], отлично подойдет просто Джон.

– А почему не Люс? В этом имени тоже есть что-то бесшабашное.

– Оно не сочетается с фамилией Ингем, – отрезал Даггет. – Если я стану Люсом, от Ингема придется отказаться. А вообще мысль неплохая. Люс, хм. Люс Диабло заставит девушек трепетать, верно?

– А Даггет не подойдет?

– Даггет? Ну что это за имя! Так могут звать какого-нибудь голодранца, что слоняется с овцами. – Лицо его скривилось, словно он вспомнил вдруг давнюю обиду и утихшая с годами боль вернулась. – Ох, сестра, как я был хорош на сцене, хотя и слишком молод! Жаль добиться известности не успел: призвали на службу королю и отечеству, – а когда все закончится, я буду уже чересчур стар… Какой-нибудь льстивый мерзавец с гипертонией или богатым папашей, который сумел купить сынку освобождение от службы, уже занял мое место и купается в лучах славы. Это чертовски несправедливо!

– Если вы хороший актер, это не имеет никакого значения, – возразила сестра Лангтри. – Кто-то непременно заметит ваш талант. Почему вы не попытались попасть в одну из фронтовых артистических бригад, когда они создавались?

Люс возмущенно вспыхнул.

– Я серьезный актер, а не комедиант из мюзик-холла! Те, кто набирал артистов в эти бригады, сами сплошь старичье из варьете. Им нужны были только фокусники, жонглеры да чечеточники, а молодые таланты не требовались.

– Не беда, Люс. Вас ждет успех, я знаю. Вы хотите стать великим актером, а когда человек чего-то страстно желает, то обязательно добивается своего.

Издалека донеслись протяжные стоны, и сестра Лангтри неохотно стряхнула коварное очарование Люса, которого в этот миг почти любила.

– Ах как больно, сестра! – вопил Наггет где-то возле ее кабинета.

Онор испугалась, что он разбудит Мэта, поднялась и с искренним сожалением взглянула на Даггета:

– Простите, Люс, мне очень жаль покидать вас, но если я не уйду сейчас, боюсь, расплачиваться придется всем вам.

Она уже подходила к двери, когда услышала голос Люса:

– Это не важно. В конце концов, мне-то не больно!

Лицо его опять исказила гримаса горечи и разочарования: капризный вопль притворщика отнял у него все внимание публики, лишил заслуженных аплодисментов. Сестра, словно заботливая мамаша, тотчас бросилась к тому, кто больше нуждался в ее помощи. Люс посмотрел на свою кружку: чай в ней уже остыл, и на поверхности безобразным пятном расплылась грязноватая пленка сгущенного молока, – он с отвращением поднял ее и медленно перевернул над столом.

Чай потек по столешнице, и Нил вскочил на ноги, успев увернуться, но мелкие брызги все же попали ему на брюки. Майкл так же проворно отпрянул в другую сторону. Люс, равнодушный к судьбе своей одежды, не двинулся с места: стоял и наблюдал, как мутная липкая жидкость стекает со стола и капает на пол.

– Убери все немедленно, мерзавец! – процедил Нил сквозь зубы.

Люс поднял голову и с издевкой, злобно оскалившись, рассмеялся:

– А ты меня заставь!

Белый как мел, Нил с трудом справился с дрожью гнева, выпрямился и, презрительно скривившись, сказал:

– Мне претит как старшему по званию, сержант, даже касаться тебя, иначе с великой радостью заставил бы да еще ткнул носом в эту лужу.

Резко развернувшись, Паркинсон шагнул к проходу между ширмами и двинулся к выходу, словно слепой, хотя и не качался.

– Как бы не так! – задиристо крикнул Люс ему вдогонку. – Давай, капитан, удирай, прячься за своими звездочками! У тебя кишка тонка!

Вдруг, будто сдувшись, Люс разжал кулаки, безвольно опустил руки и повернулся к столу. Майкл, уже вооружившись тряпкой, вытирал пролитый чай.

– Безмозглый тупица! – ни с того ни с сего заорал Люс.

Майкл молча поставил его пустую кружку на импровизированный поднос рядом с другой грязной посудой, положил туда же мокрую тряпку и понес в подсобку. Люс остался один. Полыхавшая в нем ярость медленно угасала, и он изо всех сил сдерживался, чтобы не заплакать.

Сестра Лангтри выбрала для себя такой график работы, чтобы дежурства чередовались с перерывами. Психиатрическое отделение появилось примерно год назад, вскоре после размещения здесь пятнадцатой базы, и матрона выделила двух медсестер ухаживать за пациентами барака «Икс». Вторая сестра, женщина болезненная и желчная, по своему складу не подходила для работы с такими больными и продержалась всего месяц. Ее сменила крупная шумная девица, чье умственное развитие остановилось на стадии детской восторженности, свойственной ученицам привилегированных частных школ. Та выдержала неделю, после чего потребовала перевода, но не потому, что сама подверглась нападению: просто ей пришлось увидеть, как сестра Лангтри справлялась с тяжелым приступом агрессии у пациента. Следующая сестра оказалась крайне несдержанной, вспыльчивой и суровой и проработала всего полторы недели, прежде чем ее отстранили по настоянию Онор Лангтри. Матрона рассыпалась в извинениях и пообещала кого-нибудь прислать, как только подберет подходящую кандидатуру, но никого так и не прислала: то ли не смогла найти замену, то ли забыла.

Впрочем, такое положение вещей вполне устраивало Онор. Ей нравилось одной распоряжаться в бараке «Икс». И хотя работа отнимала много сил и почти не оставляла времени на сон, она ни разу не попросила назначить ей в помощь вторую сестру. В конце концов, чем можно заняться в выходные в таком месте, как база номер пятнадцать? Пойти здесь было совершенно некуда. Вечеринки ее не привлекали, загорать она не любила, а поскольку список доступных развлечений этим исчерпывался, Онор предпочитала общество своих подопечных. Печальный пример трех коллег убедил ее, что пациенты чувствуют себя спокойнее, когда в бараке только одна медсестра со своими требованиями и распорядком. Они привыкают к ней, и им не приходится всякий раз перестраиваться с появлением второй сестры. Онор Лангтри ясно понимала, в чем состоит ее долг. Она не воевала с оружием в руках, ей не к лицу было заботиться о собственных интересах или чрезмерно себя баловать. Служить своей стране, когда отечество в опасности, означало для нее трудиться изо всех сил, с полной отдачей, как можно лучше.