Шаманка сказала: «Пусть род медведя и дух медведя будут твоим тайным оружием. А Майа, чтобы не помешалась от горя, пусть считает тебя своим сыном. И всем будет хорошо».

Она думала, что я — какой-то медвежий воин с далёких гор, что пришли на помощь правителю Юри и погибли, сражаясь с драконьими всадниками.

Но на деле — горы мои были гораздо дальше, чем кама могла бы себе представить. И чтобы вернуться домой хотя бы мёртвым, мне нужно было сначала отомстить за смерть правителя Юри.

Узнать, кто его убил, и срубить эту поганую башку, будь даже это башка самого терия Вердена. И тогда Камай очнётся в моём мире, а я смогу умереть.

Интересно только, что будет с телом Камая? Ведь он уже пару недель, как мёртв, а я — временная помеха в эфире.

Вот только умирать мне что-то уже совсем не хотелось.

Я-то ведь не мальчишка, который не сумел отомстить по малолетству. Что если я уничтожу убийцу и выживу? Может, смогу ещё немного пожить здесь, как Камай или Кай, пока не умру своей смертью?

Здесь не так уж и плохо. Волки летают. И драконов я ещё пока даже не видел, а было бы круто на них посмотреть.

Стыдно признаться, но, оправившись от ран, я ощутил вкус к этой новой жизни.

В воинском лагере царил привычный мне распорядок, а юные барсы были похожи на тех, с кем я воевал плечо к плечу в другом мире.

Но что будет, если обряд «смерти» смешает карты теней из Синклита? Вдруг душа Камая вернётся сюда вопреки их планам? Вдруг после обряда очнусь не я, а он?

И что тогда станет со мной?

Вот из-за этих мыслей у меня и скребло на душе.

Противно было даже думать о том, насколько не хочется умирать. Что я не видел в той смерти?

Стоп. Но ведь я же — не новичок. Я же уже был один раз посвящён в воины!

Рванул рукав — но знаки на запястье побледнели и просто так показываться не собирались. Как же их вызвать?

А если попросить барсов подождать до первого боя? Наврать им что-нибудь про мою неготовность к обряду, пока не срублю своего первого врага? Будет кровь — и загорится узор. А он — прямое свидетельство того, что я уже проходил воинский ритуал.

Однако пока я раздумывал и подбирал слова, Ичин кивнул тем, кто прилетел вместе с ним, и двое незнакомых воинов взяли меня за руки и повели в отдельно стоящий аил.

Не стали они меня слушать. Даже с назваными братьями поговорить не дали, хоть я и просил. Заторопились. Ещё немного — и силой бы потащили, а росту и весу во мне теперь чуть.

По озабоченным лицам барсов я видел, что после слов Ичина — меня как бы вообще не стало. Воинам надо было подготовиться к сложному обряду, они тут вообще-то не каждый день сослуживцев хоронят.

Вот же засада.

Меня не заперли. Я же был свой, и сам должен был понимать, что выходить из аила, куда отвели — табу. Посадили тебя — и сиди, пока не разрешат выйти. А убежишь — сам виноват, не возьмут тебя в воины.

Я приоткрыл дверь так, чтобы получилась щёлочка, лёг на землю и стал наблюдать за лагерем.

Видел, куда увели крылатых волков — по той же тропе мы с приятелем уходили охотиться. Наверное, волков просто отпустили «пастись», чтобы они сами добывали себе еду.

Потом воины начали таскать дрова и ветки можжевельника. Они даже не отдохнули с дороги и не поели ничего. Злятся, поди на меня…

Ичин ушёл в самый большой аил и затаился там на пару часов.

За это время барсы собрали целую кучу сухостоя: молодых сосёнок и кедров. Ловко наломали их на дрова. Сложили здоровенное кострище. На нём и вправду можно было бы сжечь мёртвого человека.

Потом Ичин вышел из аила, и я его еле узнал. Он снял свои кожаные доспехи, расшитые железными бляшками. Надел длинную рубаху с верёвочками на поясе и по низу, вроде той, что носила шаманка.

И тут меня осенило — Ичин был не только воином, но и чем-то вроде жреца в военном лагере!

Может, и не профессиональным шаманом, но нужные обряды умел проводить. Иначе барсам пришлось бы таскать с собою балласт — человека, умеющего камлать, но не умеющего сражаться.

Без шамана они не могли. Неверующих и у нас на фронте было немного, а тут — то ли ещё родовой строй не закончился, то ли уже начался феодальный, но без богов — никуда.

Ичин первым делом зажёг можжевеловый веник и стал ходить кругами и махать им — окуривать лагерь. Приятель-барс рассказывал мне, что так положено делать, чтобы очистить территорию после нарушения табу.

Я засмеялся, вспомнив своё пенсионерское воинство. Бедные барсы! Видно, мои старушки осквернили им тут всю малину!

Ну, извините, братья! Это я только начал подрывную деятельность в вашем магическом мире. Раз я — человек неверующий, то не по нутру мне, когда мужики в лесу прячутся, оставляя врагам детишек и матерей.

Если в вашем мире так принято, то в моём — всё иначе. Ничего личного, так уж меня воспитали.

Ичин несколько раз обошёл вокруг лагеря, окуривая его можжевельником. Принёс из аила бубен. Здоровенный, гораздо больше того, что был у шаманки. Прогрел над костром.

Кама делала так же, наверное, в этом был какой-нибудь музыкальный смысл.

Однако прыгать вокруг огня Ичин не стал. Сел и начал тихонько постукивать в бубен палочкой, заунывно напевая что-то малоразборчивое.

Часть воинов ушла по охотничьей тропе, часть занялась непонятными приготовлениями, а остальные уселись возле шамана, слушая его песню.

У меня слушать не выходило — слишком тихо Ичин бурчал себе под нос.

Я от скуки тоже подобрал палочку и отметил на ней дни, которые провёл в этом мире, сделав себе что-то вроде календаря. Потом сообразил, что всё моё «старое» имущество могут сжечь вовремя обряда. Закопал в углу нож, мешок колдуна, что подобрал на поле боя, амулет, подаренный Майей — костяную фигурку барса. Ну и этот самый «календарь».

Пока возился — стемнело.

Воины не стали готовить еду, не пошли спать. Они так и сидели у костра, слушая шамана, пока я не задремал.

Проснулся ещё до восхода солнца — от шума, возни и хлопанья