– Стая волков справится с вооруженными солдатами?.. Да их же перестреляют, и все!

– А будет в кого стрелять-то?.. Не впервой им. От ихнего воя людишки, бывало, и помирали на бегу, и память теряли.

– Это кого вы так гоняли жестоко? – Потихоньку начинает просыпаться любопытство. – За какие грехи такие?

– Ну, ходили тут всякие в разное время… Душегубы, браконьеры… Пару раз фуражиры Понятовского мародерничали… Пока не кончились.

Понятовский, Понятовский… Где-то я эту фамилию слышал… Да не может быть!.. Генерал Понятовский, польский кавалерийский корпус в составе армии Наполеона!.. Ну ни хрена ж себе!.. Это ж сколько деду лет, получается?..

– Ну, что, позанимался арифметикой? Голову-то не сломал?.. – Мартьяныч вдруг весь подбирается. – Слушай вот!

Со стороны болота доносится жуткий, проникающий в самые потаенные уголки души, звук волчьей песни. Внутри все обмирает, тело становится ватным, руки и ноги деревенеют и не слушаются. К первому волку присоединяются еще два, они вторыми голосами выводят Песнь Смерти. Первый «куплет» стихает, в ночной тишине раздается несколько беспорядочных выстрелов, которые как бы служат сигналом для остальных волков. Набирая силу с самых низких басовых нот и внезапно взмывая вверх к тускло-серебристой луне мощными обертонами, вступают с разных сторон уже шесть или семь голосов. И в этой песне очень явственно слышится целая гамма эмоций: по настоящему звериная злоба к тем, кто нарушил покой леса, кровожадная беспощадность, готовность прыжком повалить противника и одним движением челюстей располосовать вражью глотку аж до позвоночника, угрюмое торжество хищника, знающего, что добыча от него не ускользнет, мстительная ярость и торжество…

Выстрелов больше не слышно, песня волков потихоньку удаляется, затихает. Старик резко поворачивается ко мне:

– Хотел что спросить?.. Иди, успокой своих. Скажи, что придешь к рассвету, – в голосе и следа не осталось от расслабленной насмешливости. Так не каждый генерал командовать может. Даже не командовать, а повелевать. – Иди!.. А потом в одно место с тобой пойдем! Если не побоишься…

* * *

Дюжина людей бежала по вечернему лесу. Опытные, ловкие, сильные, они бесшумно двигались по чащобе, и редкая веточка колыхалась там, где только что мелькал зеленый мундир. Сюда они пришли незадолго перед закатом, остановились на берегу болотца, осторожно походили вокруг, внимательно рассматривая свежие следы. Затем старший велел устроить ночевку, и чужеземцы, выставив сторожей, заснули… Ненадолго… Пока луна не взошла в полную силу…

Теперь они ломились обратно сквозь цепкие заросли, норовившие уцепиться за одежду, хлестнуть в темноте по лицу, глазам, подставить подножку корневищем. А в спину чужакам бил леденящий душу волчий вой. Все эти люди в зеленых мундирах были опытными охотниками и отлично понимали смысл этой жуткой песни: «Смерть чужакам! Смерть осквернившим наш лес! Вы пришли на чужую землю, здесь же и умрете! Ваши трупы съедят земляные черви, а костями будут играть в логовах наши кутята! Сегодня мы устроим кровавый пир и ваши самки будут долго и безуспешно оплакивать вас, а ваши щенки подохнут с голоду, потому, что некому будет принести им кусок мяса!..»

Если бы какой-нибудь человек оказался рядом с ними, то в неверном свете колдуньи луны ему порой могло показаться, что это бегут не люди, а скелеты, обряженные в форму егерей кайзеровской армии. Застывшие мертвенно-белые лица, оскаленные рты, пустые черные глазницы…

Выбежав на просеку, с которой они несколько часов назад начинали свой путь, егеря без сил повалились на землю, безуспешно пытаясь ощетиниться стволами винтовок, ходившими ходуном в трясущихся непослушных руках. Глотки с хрипом пытались впихнуть в легкие, пережигавшие кислород, прохладный ночной воздух. Сердца бешено колотились внутри клеток из ребер, пот заливал глаза… Последний отдаляющийся аккорд волчьей песни заставил их судорожно еще теснее прижаться друг к другу. Затем наступила тишина…

Прошло несколько томительных минут, прежде чем к ним вернулся дар речи. Вся вода из фляжек перекочевала в желудки, но пересохшим глоткам и хриплым голосам так и не помогла.

– Когда я был сопливым мальчишкой… – Оберъягер Ханс Брюннер сунул в рот сигарету и теперь безуспешно пытался попасть спичкой по коробку. – Я… смеялся над рассказами дедушки… О вервольфах… Которые как-то гнались за ним по лесу… И выли, наверное, точно так же… Мои внуки тоже… Будут смеяться, когда я буду им рассказывать… Про сегодняшнюю ночь… Если буду… Если останусь жив… Шайзе…

– Нет, Ханс. Боюсь, что ты никогда и никому этого рассказывать не будешь. – Унтер-офицер Фриц Штернер, старший группы, обвел угрюмым взглядом своих подчиненных и затем продолжил: – Камрады, большую часть из вас я хорошо знаю еще по охотничьим угодьям нашего герцога Вюртембергского. Я не один десяток лет охотился на волков и знаю все их повадки… Сегодня была не обычная стая, а… что-то гораздо хуже… Обычные звери так выть не могут. На такое способны только… – он запнулся, не решаясь выговорить жуткое слово и тем самым привлечь к себе внимание тех, о ком говорил. – Поэтому я хочу, чтобы вы знали: утром я доложу герру оберсту о том, что следы русских обрываются в непроходимой трясине и, судя по всему, они все утонули, пытаясь выбраться из окружения. Если кто-нибудь из нас расскажет правду, над нами будут смеяться сначала все сопляки из рейхсхеера, а потом вся обслуга домов для умалишенных. Но перед этим все-таки последует наказание за невыполнение приказа. А еще раз идти к этому чертовому болоту нет желания ни у меня, ни, я думаю, у вас…

Выйдя на поляну, негромко свищу «Свои», в ответ в черном провале ворот два раза и, после паузы, еще раз мигает фонарик. Значит, все в порядке. Захожу внутрь, и меня наперебой встречают одним и тем же вопросом: «А что это было?» Волчий вой здесь был хорошо слышен и наверняка доставил присутствующим немного острых ощущений. Я представляю, каково проснуться среди ночи от такого «будильника».

– Ничего особенного. – Пытаюсь вкратце объяснить произошедшее: – К болоту с той стороны подошли немцы, и наш хозяин отправил им навстречу стаю волков…

В ответ – немая сцена, народ пытается переварить сказанное.

– Что значит «отправил»?.. Как это?.. Ему волки подчиняются?.. Невозможно!.. Ну ничего себе!..

– А то и значит. – Чего-то меня покаламбурить тянет. – Дед Мартьян высвистал из леса волков, они перед ним выстроились, он им скомандовал «фас!» и показал направление движения. Они и убежали.

Все разговоры пресекаются фразой Семена, почему-то подошедшего сзади:

– Я-то серых повидал на своем веку в достатке. Ток вот ни разу не слыхивал такой «музыки». Ручные они там, аль нет, у меня б с десяток верст пятки сверкали, если б за спиной такое…

– А ты откуда бредешь, добрый молодец? – Так, пора менять тему, дабы избежать лишних вопросов. – Сказано ж было – «никуда»!

– Так мы с Гордеем никуда и не уходили. В доме – тока раненый и сестричка. Ей такое услыхать – сам подумай, командир! Вот мы и сели возле крылечка покараулить, он и посейчас там…