чтобы найти родственников погибшего деда, сына этого фабриканта… Вроде – хоть и с большим опозданием – исполнить, так сказать, долг… Вот это передала…

Землянин тупо смотрел на фотографию. Потом долго вертел в руках иконку, рассматривал ее на свет. Сказал:

– Ну и что, Кузьма? Иконка обыкновенная… А на фотографии, наверное, этот твой фабрикант?

– Опять ты все перепутал. Сын фабриканта, мой дед. Вот он, – Кузьма ткнул мокрым пальцем в фотографию.

– А на фотографии где-то адресок записан?

– Нет. Адресок она отдельно передала. Он, оказывается, в этой иконке был спрятан. Я вот его своей рукой переписал. Она все объяснила. Вот видишь: город Висбаден в Германии. Тут же улица. Номер дома, правда, неразборчив, то ли 6, то ли 8. Но это ерунда, можно на месте разобраться, дома-то рядом.

Землянин тяжело раздумывал, потом подозрительно спросил:

– Адресок у нее откуда? От этого деда на фотографии?

– Я же сказал, в иконке был. Дед его с собой возил. Пожалуй, собирался при случае наведаться на адресок.

– Вот теперь понятнее. Думал, верно, что, когда окончательно раздавит фашистскую гадину, заскочит на адресок. Типа: здрасьте, родственнички, а вот и я, ваш освободитель, а ну-ка подайте сюда мне по совести причитающееся…

Кузьма криво улыбнулся.

– Что-то в этом роде…

Однако Землянин не унимался:

– Ладно, это понятно. А вот как к твоему деду адресок прадеда попал?

– Ты опять забыл. Я же тебе уже рассказывал. У прабабки Аграфены письмо от этого прадеда было. Там дед адресок и взял.

Землянин окончательно успокоился, сконцентрировался в пределах, допустимых воспаленным сознанием, сказал:

– Так что, Кузьма, надо тебе туда ехать. Разыщешь родню и предъявишь счет. Мол так и так: являюсь законным правнуком вашего деда-прадеда и имею право на долю в том, что от него вам досталось. Тем более, скажешь, что материальное положение твое совсем не такое, как у новых русских, о которых они, возможно, слышали.

– Не выйдет, – горестно выдавил Кузьма.

– Это почему?

– Ты посмотри на меня, Землянин, я ведь даже здесь дальше гастронома не хожу, я забыл, когда последний раз с людьми общался. А деньги? Ты представляешь, сколько их надо, чтобы до того Висбадена добраться? Не вытяну я это мероприятие.

Землянин думал недолго:

– Да, без посторонней помощи тебе не обойтись.

Они налили еще по стакану и, почти давясь от отвращения, выпили.

Когда дверь за соседом захлопнулась, Кузьма кое-как прилег на кушетку и вскоре заснул мертвецким сном. Утром, когда он продрал, наконец, глаза, в голове гудело, а содержание вчерашней пьяной беседы с соседом представлялось весьма смутно.

12

Бывший фабрикант Павел Николаевич Севрюгин медленно умирал в доме, расположенном в предместье города Висбадена. Врачи не смогли точно установить, какая болезнь день за днем отбирала жизненные силы Павла Николаевича. Сам для себя он решил, что умирает от смертельной всепоглощающей тоски, которая особенно усилилась после смерти младшей дочери Серафимы. Ее жизнь оборвалась год назад вследствие заражения, возникшего в результате неудачно сделанного аборта. Двумя годами ранее смерть унесла жизнь супруги Марьи Никитичны. Она скончалась от внезапно случившегося удара. Семья сократилась вдвое. Правда, Павел Николаевич считал, что его вместе со старшей дочерью Анастасией уже нельзя считать за двоих. От силы это полтора человека. А скоро он навечно закроет глаза, и Анастасия останется одна.

Севрюгин тяжело повернул голову на подушке и уставился в белую стену комнаты. На стене не было ничего, за что могла бы уцепиться слабая мысль Павла Николаевича, и он закрыл глаза. И тут перед ним поплыла картина всей его жизни. Он выбрал лишь ту ее часть, которая начиналась с 1917 года. Он сделал тогда правильный прогноз. Ошибся всего лишь на пару месяцев. Буржуев в России все же начали резать. Он успел выехать и вывезти семейство. Они не попали в Париж, но и Германия – Европа. И поначалу все было неплохо, как и должно было быть у человека с деньгами. Что же случилось потом? За что бог прибрал двух близких людей? За что ему такое наказание?

Павел Николаевич снова открыл глаза и слабым голосом позвал Анастасию. Она появилась немедленно и села у изголовья.

– Что, отец? Пить хочешь? А может быть, поешь что-нибудь?

Севрюгин отрицательно покрутил головой и тихо сказал:

– Анастасия, послушай, что я тебе скажу. Ты помнишь нашу служанку Груню? Она служила в нашем доме перед нашим бегством из России.

Старшая дочь опустила глаза. В ту пору она уже была большой девочкой и замечала, как мать иногда украдкой пускала слезу, причиной которой была связь отца со служанкой. Не желая сильно обижать отца, Анастасия сухо сказала:

– Как по мне, отец, так лучше бы о ней не вспоминать.

– Понимаю тебя. Но мне не много осталось, и я хотел бы, чтобы ты знала…

– О чем?

– О том, что Груня родила от меня.

– Откуда тебе это известно?

– Тогда, в 17-м, когда мы уезжали, она была беременной.

– Ну и что? Отсюда не следует, что она обязательно родила.

– Это правда, Анастасия. Я получил весточку от верных людей.

– И кого же она родила?

– Сына, – Павел Николаевич помолчал и добавил. – Так что у тебя есть брат.

Анастасия долго молчала, не произнося ни звука. Она еще не знала, как к этому относиться. Рациональное внутри нее боролось с иррациональным: она всегда считала, что эта связь отца подорвала здоровье матери. Отец пристально смотрел на нее. Она отвела взгляд и, как можно мягче, сказала:

– Не понимаю, отец, какой реакции ты ждешь от меня?

– Никакой. Я просто хочу, чтобы ты об этом знала. Ты скоро останешься одна. Неизвестно, как сложится твоя жизнь. Все-таки родная душа.

Анастасия все же вспылила:

– Ты сам-то навел контакты с этой родной душой?

– Я написал туда лет пять назад, но ответа не получил.

– Немудрено – наш дом реквизировали новые власти. Где твоя Груня, одному богу известно, – дочь помолчала, потом продолжила. – Вот видишь. Они там, мы тут. Ты пытаешься соединить несоединяемое. В той стране совсем другая жизнь.

Севрюгину не понравились ее слова, хотя он понимал, что Анастасия права. Он понимал, что, даже будь он полон сил, в его арсенале нет способа изменить то, что произошло. Он снова повернулся к стене и заплакал от бессилия. Дочь, как могла, успокаивала отца. Как-то справившись с приступом слабости, Павел Николаевич снова повернулся к дочери.

– К сожалению, капиталы мои растаяли. Когда мы приехали, я неудачно их разместил. К тому же еще шла война. После моей смерти ты унаследуешь этот дом. Обещай, что если