и сама эта проклятая война, ведь любая война однажды заканчивается. Казалось бы, можно вздохнуть полной грудью и начать строить планы на ближайшее, по меньшей мере, будущее. К несчастью, в этом будущем судьба отмерила Анастасии совсем немного. То ли наследственность сыграла свою пагубную роль, то ли тяжелые годы военного времени подорвали здоровье Анастасии, но в 1946 году она так же, как ее мать, умерла в результате удара. Ее похоронили на ближайшем кладбище, а на могильном камне сделали короткую надпись: Анастасия Грюневальд (в девичестве Севрюгина).

Родители Йоганна взяли опекунство над внуком, а когда Оскар достиг совершеннолетия, он вступил в законное владение домом на Дорнкрацштрассе. Так хозяином дома, когда-то приобретенного бывшим русским фабрикантом Павлом Николаевичем Севрюгиным, стал его внук Оскар Грюневальд. И жизнь потекла далее в соответствии с порядком, сложившимся на тот момент.

14

По улице с узкими тротуарами, ограниченными с одной стороны неширокой проезжей частью, а с другой – аккуратными разномастными заборчиками, брел молодой (по сути) мужчина. Молодость его подтверждалась только записью в паспорте. Внешний вид мужчины позволял любому взглянувшему на него накинуть на его действительный возраст лет десять, а то и все пятнадцать. Он часто останавливался и, достав очередной бумажный платок, начинал чихать. При этом из глаз его текли слезы, а все тело мелко сотрясалось от приступов озноба. Человек со стороны мог решить, что мужчина подцепил какое-нибудь острое респираторное заболевание. Но сам мужчина знал, что это признаки приближающейся ломки. Знали об этом и те немногочисленные соседи, которые находились в это время в своих домах и могли наблюдать за зигзагообразным перемещением по улице Эрнеста Шмелева. Так звали мужчину. Фамилия у него была русская, потому что он имел русские корни, а имя Эрнест родители дали ему, потому что считали это имя интернациональным. И это было в некоторой степени данью тому, что этот обладатель фамилии Шмелев является все же гражданином Германии.

Эрнест Шмелев мечтал сейчас только об одном, и простая мечта наркомана была сродни великой мечте человека, не употребляющего наркотики: Эрнест хотел, чтобы его престарелый отец оказался сейчас дома и дал ему денег – столько, чтобы их хватило хотя бы на одну дозу. Он знал, что отец, как всегда, будет сопротивляться, стыдить его и подсовывать новые бумажки с адресами клиник и частных практик, но в конце концов сдастся из-за сострадания к мукам сына. Только бы он был дома, только бы не ушел в какой-нибудь магазин или – хуже того – на прием к какому-нибудь врачу! Эрнест поравнялся с заборчиком, выполненным из пар перекрещенных круглых палок одинаковой толщины, аккуратно прибитых к длинным жердям, закрепленным на бетонных столбиках. Здесь начинался участок Шмелевых, в глубине которого за кустами просматривался их небольшой добротный домик.

Эрнест позвонил и некоторое время ждал, прислушиваясь и продолжая дрожать всем телом. Старик-отец не появился и не открыл дверь. Это было ужасно! Шмелев младший отыскал ключ за почтовым ящиком и вошел в дом. Он быстро начал обследовать все возможные места в комнате отца, где могли бы быть какие-нибудь деньги. Денег не было. К ознобу добавились ужас и отчаяние. Бегая по комнате, он лихорадочно открывал выдвижные ящики, о содержимом которых не имел ни малейшего понятия. Вот один из них. Внимание привлекла стопка тонких тетрадок. Разве до тетрадок ему сейчас? Все же взял одну из них в руки, полистал. Что-то похожее на дневниковые записи… Странно – он никогда не слышал, чтобы отец вел дневники. Да и почерк, пожалуй, не его. Полистал еще и понял, что это записи, сделанные его покойным дедом Иваном. Вчитался в убористый текст на открытой пожелтевшей страничке. Очень занимательно… Но разве он может сейчас отдаться чтению? Ведь он на краю гибели… Бросил тетрадки, продолжая рыться в этом же ящике. О чудо! В дальнем углу ящика, под стопкой каких-то открыток, он видит банкноты. Не старые какие-нибудь рейхсмарки, хранящиеся как напоминание о прежних непростых временах, а вполне нормальные современные евро. И это рядом с дневниками деда Ивана! О божье провидение! Откуда такие вдруг слова в его гудящей башке? Он ведь никогда не слыхал таких слов. Но сейчас не до праздных размышлений! Денег здесь достаточно. Не считая, сгребает банкноты, запихивает в карман. Дневники подождут. Эрнест, хлопнув дверью, почти выбегает из дома и быстро устремляется по улице, по которой еще недавно едва тащил непослушные ноги.

***

Когда Шмелев младший вернулся в дом, отца еще не было. Теперь он чувствовал себя гораздо лучше. Проклятая дрожь исчезла, по телу разлилась приятная теплота. Глаза больше не слезились, ушли насморк и позывы к чиханию. Он даже захотел есть, но в холодильнике было пусто и мысль о еде пришлось пока оставить. Однако в голову вернулась мысль об обнаруженных дневниках деда Ивана. Он почувствовал, что его мозг уже в состоянии адекватно оценивать информацию и даже генерировать некоторое удовольствие от ее получения. Он открыл знакомый ящик, взял оттуда всю стопку тетрадок и заперся в своей комнате.

Деда Ивана он помнил плохо. Все, что рассказывал о нем отец, концентрировалось на несчастной любви деда Ивана. Он, как оказалось, был влюблен в одну русскую эмигрантку, которая жила на соседней улице. Сегодня эта русская находилась, естественно, в том же миру, где и ее несостоявшийся жених. На эту тему Эрнест даже обнаружил несколько записей в дневнике. Одна из них была датирована 1929-м годом: "… Сегодня снова заходил к Анастасии и снова предлагал ей выйти за меня. И снова отказ…". Видимо, дед Иван писал это с великой грустью. Эрнест даже почувствовал эту грусть в кривых чернильных строках, написанных дедовой рукой. Вторая запись была датирована 1943-м годом: "…Был у Анастасии. После гибели мужа она живет в доме одна с трехлетним пацаном. Предложил ей выйти за меня. Она снова воротит нос. На что она живет? Проедает коллекцию отца?.." Эрнест задумался. Была, значит, какая-то коллекция… Откуда дед знал об этом? Ответ он нашел в другой записи, снова датированной 1929-м годом: "…Беседовал сегодня со стариком Севрюгиным. Он похвалился своей коллекцией – не показал, а только упомянул о ней. Сказал, что если я возьму Анастасию, то все достанется мне. А как ты ее возьмешь, если она не дается?…". От чернильных строк на этот раз на Эрнеста повеяло отчаянием и безысходностью. Подумал: окажись дед понапористее, была бы у меня другая бабка. Но тогда и я был бы не я, а кто-то другой… Вот ведь