гостеприимство, которое Ривера оказал ему в голубом доме в Койоакане. Но это было еще не все. Из всех людей, которых я знал вокруг Троцкого с 1932 по 1939 год, Ривера был тем, с кем Троцкий беседовал с большой теплотой и непринужденностью. Действительно, были границы, которые никогда нельзя было переходить в разговоре с Троцким, но его встречи с Риверой были полны уверенности, естественности, непринужденности, которых я никогда не видел ни у кого другого. Троцкий также был рад, что всемирно известный художник присоединился к Четвертому Интернационалу. Однажды, когда в моих замечаниях, возможно, проявился скептицизм по поводу политической стабильности Риверы, Троцкий сказал мне не без упрека: “Диего, знаешь ли, революционер!” Но в то время Троцкий, возможно, уже пытался развеять некоторые из своих собственных опасений.

Неловкость между Троцким и Риверой, с ее перекрестными течениями политических и личных факторов, начала формироваться в октябре 1938 года, через некоторое время после возвращения Бретона во Францию. В дополнение ко всем другим причинам разногласий, одной из основных причин, возможно, был тот факт, подписи Риверы под манифестом “Бретона-Ривера”, в который он не написал ни строчки. Но мы не всегда знаем, что происходит в сердцах людей. Еще одной причиной недомогания стал отъезд Фриды во Францию по приглашению Бретона и Жаклин, чтобы провести там несколько месяцев. Ривера не мог не почувствовать возникающий в результате дисбаланс в своей жизни.

В течение следующих недель Ривера колебался между двумя противоположными взглядами. Однажды он захотел стать секретарем мексиканской троцкистской группы, хотя он был наименее подходящим человеком в мире, чтобы работать секретарем чего бы то ни было. На следующий день он говорил об уходе из группы и даже из Четвертого Интернационала, чтобы посвятить себя исключительно живописи. В середине декабря Троцкий поехал к нему в Сан-Анхель. В конце встречи Ривера согласился больше не говорить об отставке, и оба собеседника расстались, по-видимому, в хороших отношениях.

Инцидентом, вызвавшим взрыв, стало письмо Риверы Бретону в конце декабря. Когда ему нужно было написать письмо на французском, Ривера просил меня помочь. Он диктовал мне письмо, а я печатал его на машинке. По этому случаю он позвонил мне и попросил приехать к нему домой в Сан-Анхель, чтобы он мог написать письмо Бретону. Вскоре после того, как он начал диктовать, он сформулировал фразу, выражающую критику “методов” Троцкого. Я перестал писать. “Пиши! Пиши! Я сам покажу письмо Л.Д.”, — настаивал Ривера. Я должен был принять решение. С любым другим человеком я бы просто ушел. Но отношения между Троцким и Риверой были исключительными. Ривера был единственным человеком, который мог прийти в дом в любое время без предварительной договоренности, и Троцкий всегда принимал его тепло. С другими посетителями всегда присутствовал третий человек, чаще всего я. Но с Риверой была возможность ослабить тесную связь между мной и Троцким, против чего он иногда раздражался, поэтому я сознательно старался не вмешиваться в их разговоры. Отношения между Риверой и Троцким образовали своего рода привилегированный клуб, стоящий вне системы. Поэтому я принял заявление Риверы добросовестно, предпочитая, чтобы он объяснился непосредственно с Троцким без моего вмешательства.

После того, как Ривера закончил диктовать, и перед тем, как я ушел, он снова сказал мне, что он сам покажет письмо Троцкому. “Мы разберемся с этим”, — сказал он. Я вернулся в Койоакан и напечатал письмо, оставив копию на углу моего стола. Наталья часто приходила ко мне в комнату, обычно когда Троцкий спал, чтобы прочитать письма и документы, которые Троцкий продиктовал мне и которые я напечатал. Она сделала бы это независимо от того, был я в своей комнате или нет. В этот день она случайно зашла и нашла копию письма Риверы Бретону, которое она прочитала. Затем она отнесла его Троцкому, и таким образом произошел взрыв.

Недовольство Риверы “методами” Троцкого, как объясняется в письме, было сосредоточено на двух незначительных событиях недавнего времени. После публикации манифеста, подписанного Бретоном и Риверой, в Мексике была сформирована небольшая группа I.F.I.R.A., которая начала издавать журнал Clave. На одном из заседаний редакционной коллегии журнала секретарем был назначен молодой мексиканец Хосе Феррелл. Ривера, присутствовавший на встрече, не высказал никаких возражений. Но в своем письме Бретону он назвал это назначение “дружеским и нежным” государственным переворотом, осуществленным Троцким. Вторым эпизодом было принятое в типографии в последнюю минуту решение, без ведома Троцкого, напечатать статью Риверы в качестве письма редактору. Ривера возложил ответственность за этот поступок на Троцкого.

Реакция Троцкого на письмо Риверы состояла в том, чтобы попросить его через меня написать новое письмо Бретону, которое исправило бы два искажения. Ривера заявил о своем согласии и назначил мне встречу, чтобы я продиктовал письмо. Однако в последний момент он отменил встречу. Он договорился о новой встрече и отменил и эту. Очевидно, он переживал эмоциональный кризис. Слова “дружелюбный и нежный” в его письме Бретону показывают, что он все еще был привязан к Троцкому.

С отказом Риверы написать новое письмо Бретону тон разногласий обострился. Троцкий и Ривера быстро прошли через последовательные стадии, которые при разрыве ведут от дружелюбия к враждебности. Больше никаких встреч между ними не было. Чарльз Кертисс, который был представителем в Мексике Панамериканского бюро Четвертого Интернационала, и я выступали в качестве посредников. 12 января Троцкий написал письмо Фриде в Париж, в котором изложил свою версию разрыва. Фрида, конечно же, осталась в лагере Риверы.

Чувствуя, что он больше не несет политической ответственности перед Троцким, Ривера начал серию схем с различными небольшими группами рабочего класса, политическими и профсоюзными, которые были более или менее враждебны троцкизму. Троцкий отреагировал бурно. Все мосты были сожжены.

В то время президентская избирательная кампания только начиналась. Согласно конституции Мексики, Карденас не мог снова баллотироваться, и ему даже не удалось убедить свою партию принять кандидата по его выбору. Скорее всего, армия и деловые интересы навязали ему кандидатуру Авилы Камачо, который впоследствии был избран. Мугика, друг и ближайший сотрудник Карденаса, решил выдвинуть свою собственную кандидатуру. По отношению к Камачо он стал кандидатом от оппозиции от левых сил. Третий кандидат, генерал Алмазан, который не входил в правительственную партию, появился в качестве кандидата от оппозиции справа. Ситуация была настолько запутанной из-за того, что Камачо был навязан Карденасу, что многие сдрденисты проголосовали за Алмазана. В феврале Ривера принял активное участие в избирательной кампании Мугики. Троцкий назвал этот шаг политическим предательством. Когда Мугика позже снял свою кандидатуру, Ривера, по некоторым данным, поддержал Алмазана. Но к тому времени