может показаться совсем уж невероятным, родители избегали навещать детей своих и ходить за ними, как если б то не были родные их дети»[186].

Рим чудом спасся от чумы. Но в Европе умерло, главным образом в городах с их ужасающей теснотой и грязью, 25 миллионов человек. Оставшиеся в живых легко поддавались массовым маниям и психозам: в города забредали толпы истязающих себя (флагеллантов) и галлюцинирующих людей, разгорелась «охота на ведьм», стали преследовать калек и прокаженных, покатились волны еврейских погромов. Крестьяне нищали, не находя сбыта продуктов в опустевших городах. А внутри городских стен поднималось новое сословие «жирных» (popolo grasso), одержимое жаждой наживы и честолюбием, неразборчивое в средствах достижения целей, но очень охотно перенимавшее старинный аристократический этикет.

По дорогам рыскали грабительские отряды вооруженных наемников из разных стран под командой кондотьеров; на знамени одного из них красовался девиз: «Враг Бога, правосудия и милосердия». Где удавалось, они захватывали власть[187]. Городские коммуны в Италии уступали место тираниям.

В 1356 году в Европу вторглись турки. Через сорок лет под Никополем в Болгарии они наголову разбили объединенное войско французских, немецких, венгерских и польских крестоносцев. Несколько тысяч пленных христиан было перебито, в живых осталось около 250 человек, которые смогли внести выкуп[188]. После этого Италия могла казаться туркам не слишком трудной добычей.

В Риме в 1378 году часть кардиналов избрала нового папу — другая часть, в Авиньоне, избрала антипапу. К ужасу всего христианского мира, во главе его оказалось сразу двое пап. Началась схизма — раскол Католической церкви. Оба папы отлучали от церкви друг друга и приверженцев противной стороны. На епископские престолы, а то и на места приходских священников претендовало по два кандидата. Никто не знал точно, какой папа истинный, а следовательно, не было ясно, находятся ли прихожане под отлучением, законно ли поставлены их епископы и священники и, таким образом, действительны ли их таинства. В период схизмы распространилось убеждение, что никто в это время не попадет в рай[189].

Никогда прежде смысл существования человека не сводился с такой грубой очевидностью к одному всеобъемлющему практическому принципу — к борьбе за биологическое, социальное, политическое выживание. Мысль о смертном часе и Страшном суде неотступно преследовала людей XIV века. Все завещания начинались с указаний, где должны лежать погребенными до Судного дня останки завещателя. Было принято задумывать, строить и украшать собственную могилу задолго до своего конца и даже определять подробности своих похорон, которые надо было обставлять как последний и, несомненно, величайший праздник человеческой жизни[190].

Еще в XIII веке по всей Европе распространилась слава св. Франциска Ассизского, показавшего на личном примере, сколь многое зависит от личной воли человека и как можно, оставаясь духом не от мира сего, всей душой этот мир любить и не жертвовать ничем из его благих богатств. Благодаря этому первому опыту подражания Христу в его земной жизни[191] стал возрастать в цене личный жизненный опыт человека, возникло доверие к чувственному опыту. Жестокая действительность Треченто ускорила обособление каждого человека, вынужденного теперь полагаться на свой практический опыт более, чем на что-либо иное.

Неудивительно, что в XIV веке получила признание, особенно в тех университетах, где было сильно влияние францисканского ордена, философия оксфордского францисканца Уильяма Оккама. Он резко развел владения иррациональной веры, обращенной к Богу и оправдывающей мораль, и владения человеческого разума, ориентированного на познание мира, состоящего из индивидуальных людей и индивидуальных явлений природы. Единственный фундамент научного познания — эксперимент. Отсюда первый канон Оккама: научно знать можно лишь то, что непосредственно известно из чувственного опыта, — доверять можно факту, и только факту. Второй канон: вместо того чтобы спрашивать, «что это такое», следует выяснить сначала, «как оно бытует», — не надо домогаться сущности явлений, достаточно знать, как они функционируют[192].

Учение Оккама было признано Церковью еретическим, ложным, опасным. В 1328 году он укрылся от суровых санкций под защитой императора Людвига Баварского, непримиримого противника папы. В качестве противовеса радикальной францисканской философии Церковь поддерживала деятельность последователей св. Доминика. У доминиканцев на первом месте стояло не оправдание мира в его индивидуальных проявлениях, а вера в систему догм; не философия, а богословие; не познание мира с опорой на личный практический опыт, а внушение прописных истин в области веры и морали; не индивидуальное достоинство человека, а подавление инакомыслия — «забота о душах» в виде проповеди и борьбы с еретиками[193].

И все-таки воздействие францисканского религиозного опыта и францисканской философии оказалось необратимым. «Лучше раз увидеть, чем десять раз услышать» — эта пословица как нельзя лучше выражает происходившее в XIV веке возрастание роли зрения в познании внешнего мира. Воспринимаемая слухом речь — самое сильное средство воздействия на людей и подчинения их единой воле. Говорящий не только внушает тем, кто его слушает, определенные идеи или намерения, не только объясняет их непонятливым — он может требовать, приказывать, повелевать. В сфере же зрительных впечатлений воспринимающий свободен и активен. Он сам выбирает, на что ему обратить внимание. И, даже завладев вниманием человека, зрительный образ оставляет его наедине с собственными чувствами и мыслями и покорно принимает на себя любой смысл, какой приходит на ум наблюдателю[194]. Зрение помогает выработке личной жизненной позиции, личного мнения. Усиление персонального начала в духовной жизни и возросшая потребность созерцать предмет познания и веры воочию — эти новые тенденции дали себя знать в мистическом опыте. Видения мистиков приобрели пронзительную ясность и чувственную остроту, вплоть до слияния религиозных переживаний с изощренной эротикой[195].

Нависшая над людьми Треченто тень близкой смерти обострила вкус к жизни. Случаи бесчеловечного отношения к близким во время эпидемии чумы, приведенные в «Декамероне», могли поражать воображение читателей второй половины XIV века только на фоне ставшего уже привычным теплого отношения к семье, к детям, к домашнему очагу. Вошло в обиход домоседство. Во всем стали искать удобства: голое тело стали прикрывать бельем, голые стены — коврами[196]. Потребности поднимались от обеспечения уюта — к комфорту, от комфорта — к роскоши и неумеренным наслаждениям, доходя до откровенной распущенности[197]. Боккаччо рассказывал о тех, кто видел вернейшее лекарство от «черной смерти» в том, чтобы «вином упиваться, наслаждаться, петь, гулять, веселиться, по возможности исполнять свои прихоти, что бы ни случилось — все встречать смешком да шуточкой»[198]. Вот откуда идет образ «пира во время чумы».

Это повлекло за собой существенный сдвиг в представлениях о грехе и спасении. В 1354 году Якопо Пассаванти, приор доминиканского монастыря Санта-Мария Новелла во Флоренции, блестящий