Если же жертвой вдруг обнаруживалась пропажа – один раз Капе-Ксении попался такой вот дотошный господин, не принявший извинений и тотчас принявшийся проверять наличие денег, часов и ценных бумаг, – надлежало сначала как-то нейтрализовать жертву. Для этого в ход шли женские хитрости и даже шалости, а затем клиэнт склонялся к мирному решению конфликта путем отдачи похищенного и самое себя. Ксении именно так и пришлось поступить: господин, мало того что вернул все похищенное, потребовал от нее отдаться не в совсем обычной форме.

Если бы Ксения была честной и чистой девушкой, каковой она являлась, проживая с отчимом в Подольске, клиэнт получил бы полнейший и безапелляционный отказ, а при настойчивом продолжении просьб заработал бы ногою чуть ниже пупка. Однако Ксения была уже не похожа на прежнюю Капу, поэтому предложение она приняла и обслужила его по полной программе, стараясь при этом и сама получить удовольствие (что, впрочем, не очень-то и получилось). «Жертва» произведенной компенсацией осталась вполне довольна и в полицию Ксению не потащила. Но подобный случай был, слава Богу, единственным. Все остальные заходы в гостиничные нумера по ночам и рассветам оканчивались тихо, мирно и с прибытком, иногда весьма ощутимым. О чем, естественно, Серафиму не сообщалось. А зачем?

Однажды ее хозяин отсутствовал около месяца, а затем вернулся с простреленной ногой. На все вопросы Серафим отмалчивался и лишь однажды, забывшись, пробормотал:

– Скалон, сука… Я его достану!

Ксения многого не поняла. И сделала для себя вывод, что некто Скалон, скорее всего, и прострелил Серафиму ногу, которая, кстати, долго не заживала. Доктор, приходивший к Серафиму, сообщил, что прострелен какой-то «центральный нерв» и полностью «здоровой» нога уже никогда не будет. Недели через полторы Серафим начал выходить, но заметно припадал на правую ногу. Легкая хромота так и осталась у него на всю жизнь…

В начале 1877 года парочка переехала в Москву. Здесь у Серафима были какие-то дела с подпольным комитетом польской боевой группы социалистов-революционеров, о чем Ксении, естественно, не сообщалось. Просто она сама научилась видеть то, что на первый взгляд незаметно, и слышать то, чего, не напрягаясь, никогда не услышать. Кроме того, Серафим хотел попасть на судебный процесс по делу клуба «Червонные валеты», к которым испытывал профессиональное уважение и неподдельный интерес, особенно после истории с продажей генерал-губернаторского дворца заезжему английскому лорду председателем клуба Павлом Шпейером, с которым Серафим был, кажется, знаком. Стать свидетелем судебного процесса по делу клуба «Червонные валеты» у него с трудом, но получилось. После чего они задержались в Москве на целых три года…

Ажитация, что происходила у здания Московского окружного суда в день начала процессуальных слушаний по делу клуба «Червонные валеты», была невиданной. Такого наплыва «зрителей» не наблюдалось даже тогда, когда три дня подряд с утра и до глубокой ночи шло судебное разбирательство по делу «Черного Шелкопряда» – мастера текстильной фабрики Льва Мировича Завруцкого. Этот господин (из бывших казанских мещан), возомнив себя пауком, оборачивал своих жертв (по большей части женщин) шелковой нитью, после чего они не могли ни вырваться, ни позвать на помощь. Да, собственно, это было бесполезно: несчастных жертв «Черный Шелкопряд» держал в подвале подвешенными за ребра на огромные крюки, на которые вешают говяжьи туши при разделке. Женщин он насиловал самым изощренным способом, практикуемым только на Ближнем Востоке и в Средней Азии, а затем, обмотав шелковой нитью, вешал на крюк; мужчин, изнасиловав подобным же образом, он убивал, расчленяя и складывая полученный продукт в бочки с солью. Что собирался он делать далее с этим «продуктом», ответить Лев Мирович так и не сумел. Возможно, есть…

С женщинами же Лев Мирович намеревался поступить иначе: изготовив из шелковой нити своеобразный кокон, он хотел сохранить им жизнь на какое-то время, чтобы они, по его словам, «успели превратиться в бабочек». Время от времени на одной из них Завруцкий разматывал нить, насиловал ее крайне изощренными способами, известными только по справочникам судебной медицины, кормил из ложечки и заворачивал снова. Словом, человек был явно нездоровый, что и было признано, к неудовольствию присутствующей на суде публики, ибо по закону Российской империи от 1845 года душевнобольных казнить смертию было нельзя, а народ требовал «повесить изверга». «Черному Шелкопряду» тогда присудили принудительное и пожизненное лечение в клинике для душевнобольных, хотя, по сути, его и правда надлежало повесить. Ну, какого дьявола переводить на такого изувера казенные деньги? Ведь его надобно кормить, обувать и одевать, да еще и лечить дорогущими лекарствами, которых не всегда хватает и на нормальных-то людей… Впрочем, говорят, в России нормальных людей в процентном отношении намного меньше, нежели где-нибудь в Англии, во Франции или даже Лапландии.

И это вполне может быть…

Одним словом, процесс по делу клуба «Червонные валеты» по ажитации, интересу и скоплению желающей попасть на судебное разбирательство публики оказался почище, нежели слушания по делу мерзопакостника «Черного Шелкопряда». Спрашивали даже «лишний билетик», добавляя, что имеют возможность вдвое (а то и втрое) переплатить за первоначальную цену. И это было очень знаменательно.

Два «билетика» на премьеру судебного разбирательства над «Червонными валетами» Серафиму удалось добыть с большим трудом. Ведь на этот судебный процесс, из-за огромного количества желающих, помимо брони для свидетелей и потерпевших, выдавались настоящие билеты, как, скажем, на премьеру какой-либо театральной постановки. Да и то сказать: только обвиняемых было сорок восемь человек, плюс свидетелей и потерпевших более двух сотен, да присяжных заседателей дюжина душ. Так что для публики число мест и правда было весьма ограниченно. Лишь счастливчики, в числе которых были Серафим и Ксения, стали обладателями «посадочных мест» в судебной зале, причем в четвертом ряду.

Таковой судебный процесс над элитой московского криминального мира по части афер, мошенничеств и надувательств происходил впервые. Шутка ли, из сорока восьми подсудимых тридцать шесть были выходцами из известных московских фамилий, из которых двадцать восемь «валетов» были вообще потомственными дворянами. Помимо прочего, в числе законопреступных дворян был даже, как сказывали сведущие, представитель одной из самых значимых российских фамилий – Долгоруковых. Мошенник, зовущийся Вольдемаром Аркадьевичем Долгоруковым, выдавал себя за племянника московского генерал-губернатора и широко пользовался этим, компрометируя его высокопревосходительство князя Владимира Андреевича.

Был ли «червонный валет» действительно племянником князя Долгорукова, или это была лишь ширма для проворачивания мошенничеств и надувательств, – слухи по Москве ходили самые разнообразные. Примечательным было то, что все Долгоруковы считали Вольдемара паршивой овцой, что указывало все ж таки на какую-то принадлежность «валета» к столь знаменитому княжеско-рюриковскому роду. Впрочем, «валеты» любили присваивать себе титулы и фальшивые имена, ибо это было необходимо в их мошенническом ремесле. На него-то, «князя» Вольдемара Долгорукова, Серафим и обратил свое внимание. Ему для какого-то дела нужна была масштабная фигура. И он ее отыскал в лице Долгорукова. Но вот для какого именно дела – того Ксения не ведала. И узнала об этом только через три с половиной года, когда Вольдемар Долгоруков вышел из Московского централа и поселился в Казани.