Означает ли сказанное, что только с этого времени полководцы сравнительно молодой державы начали осваивать наследие тех, кто совершенствовал искусство войны на протяжении многих столетий? Конечно, нет. Но об этом поговорим чуть позже, а сейчас отметим, что наследие было в известной степени общим. Целый ряд предписаний «Стратегикона» базируется на опыте столкновений византийцев с «варварами», которым посвящена отдельная часть (11-я книга) трактата. И самая обширная в ней глава – о древних славянах. В них автор видит серьезного противника, владеющего тактикой борьбы, которую Маврикий именует «разбойной жизнью», а позднейшие теоретики назовут партизанской войной[157]: «Племена склавов и антов одинаковы и по образу жизни, и по нравам; будучи свободолюбивыми, они никоим образом не склонны ни стать рабами, ни повиноваться, особенно в собственной земле. Ведя разбойную жизнь, они предпочитают совершать нападения на своих врагов в местах лесистых, узких и обрывистых. С выгодой для себя пользуются засадами, внезапными нападениями и хитростями, ночью и днем, выдумывая многочисленные уловки»[158]. Из предшествующих разделов трактата следует, что немало подобных хитростей взяла на вооружение византийская армия.

«Стратегикон Маврикия» аккумулировал боевой опыт многих народов и племен. В их числе – наши предки, не оставившие о той поре собственных письменных свидетельств.

Был ли знаменитый военный трактат в походной библиотеке Владимира Всеволодича? Знал ли он греческий в такой степени, чтобы читать насыщенный специальной терминологией «Стратегикон» самостоятельно? На эти вопросы ответа нет, но то, что воинские наставления Мономаха текстуально не совпадают с аналогичными предписаниями Маврикия, а даются русским князем в сжатом, почти афористичном виде, можно объяснить следующим образом: автор «Поучения» приводил их, не имея под рукой первоисточника. Впрочем, и не нуждался в нем: сведения, почерпнутые в древнем трактате, и навыки, обретенные в походах и сражениях, прочно слились в памяти полководца.

«Поучение» Мономаха сохранилось в единственном экземпляре – в составе Лаврентьевского летописного списка 1377 г. Логично предположить, что в стране с относительно высоким уровнем грамотности населения и правящей династией, не чуждой учености[159], подобные наставления оставляли потомкам и другие князья; но им повезло гораздо меньше: их сочинения бесследно исчезли.

Проникновение военных знаний из Византии на Русь лишь отчасти связано с передачей книжной грамоты. Были и другие пути. Во-первых, заимствование опыта противника в вооруженных конфликтах с ним. Имеются в виду походы киевских князей на Царьград: Дира и Аскольда – в 860 г., Олега – в 906–907 гг., Игоря – в 941-м и 944-м; война Святослава 968–971 гг.; морской поход русского ладейного флота под началом Владимира, сына Ярослава Мудрого, в 1043-м; неудачная борьба за «города на Дунае» Владимира Мономаха в 1116-м и некоторые другие экспедиции. Во-вторых, активное военное сотрудничество. В 950-980-х гг. в имперской армии служили русские пехотинцы; в византийских войнах XI в. участвовала наемная дружина варягов и росов: в 1047 и 1064 гг. – против сицилийских норманнов, в 1050-м – против печенегов на землях Фракии и Македонии, в 1053 и 1074 гг. – против сельджуков в Грузии, а в 1057-м и 1071-м – против них же в Армении; есть сведения о русских наемниках в империи и в XII в.[160]

Добравшиеся до дому отставники-ветераны не берегли в кубышках ромейское золото[161], но хранили в памяти усвоенные в Империи приемы строя и ведения боевых действий. Характерно, что именно с XI столетия отмечаются качественные перемены в построении русской рати: основным боевым порядком становится не сплошная «стена», как прежде, а так называемый «полчный ряд». Он составляется из нескольких полков, приведенных на поле битвы князьями земель, в которых эти полки были собраны. Строит объединенное войско и управляет им в сражении старший князь.

При всем отличии социально-политического устройства Руси от Византии здесь просматривается определенная аналогия с организацией ромейской армии с начала VII по конец XI в., когда территория Империи была разделена на военно-административные округа (фемы), и каждый такой округ формировал из свободных налогоплательщиков – военнообязанных крестьян-землевладельцев – свое ополчение, начальником которого был стратиг, обладавший у себя в округе всей полнотой гражданской и военной власти. (Примерно с конца XI в. подобные полномочия получает в русском городе и «тянущих» к нему селах тысяцкий – гражданский управитель и воевода в одном лице, назначаемый князем из числа знатнейших бояр[162].)

Таким образом, и византийское фемное войско, и русское ополчение составляли не просто соотечественники, но земляки, проникнутые чувством взаимовыручки; лично свободные и в тоже время связанные друг с другом общностью судеб собственники – люди, которым было что терять в случае поражения. Ядро обеих армий составляли профессиональные войска (в той или иной степени наемные): в Византии – императорская гвардия, на Руси – княжеская дружина.

На этом сходство заканчивалось: Византия и при фемном строе, и после его замены феодальным институтом проний[163] продолжала оставаться единой державой, а Киевская Русь к середине XII в. распалась на ряд соперничающих земель, которые, в свою очередь, начали дробиться на уделы. (Трагическим результатом подобного соперничества, а именно спора за контроль над Новгородом, и стало разорение Киева коалицией 11 князей, которую организовал «суздальский самовластец» Андрей Боголюбский.) Но при внешней угрозе внутренние распри отступали на второй план, и дружины удельных владетелей, усиленные народным ополчением, собирались под руку старшего князя не затем, чтобы «наказать» его непокорного родича, но чтобы прогнать чужака.