обязательно равнозначна мученичеству. Она может быть чисто инстинктивной — просто сердце мгновенно ощущает, что творится в другом сердце, даже если ему этого не хочется. Но ей охотнее видеть в этом результат отцовского воспитания, которое корежит натуру мальчика, — так что у них нашелся очередной повод для раздоров.

Вера стоит перед ним, в руках сумка с детскими вещами и ее сумочка.

— Готова, — говорит она.

Гепу не прочитать ее мысли. И он решает в кои-то веки задать волнующий его вопрос, совершенно не думая о том, как она на это отреагирует.

— Что для тебя возвращение Марча?

— Ты знаешь, то, что случилось, не имеет никакого отношения к Марчу. Имеет к нам, ко мне. Так что мне все равно, вот разве что придется терпеть еще больше вашей семейной хрени. Притом что на меня и так весь этот городок глазеет. — Она раскрывает губы, чтобы что-то добавить, но вместо слов набирает в грудь побольше воздуха. Задерживает дыхание, потом говорит: — Нынешнее состояние нашего брака никак не связано с твоим братом. Тут дело… — Она осекается, потому что к ней тянется Пит. Малыш замер на руках у отца от одного звука тусклого Вериного голоса. Вера добавляет: — Не стоит об этом говорить при Пите. Он в последнее время стал многое понимать. Давай я посажу его в манеж и включу телевизор.

Геп замирает, прямо как его сын. Да, он первым начал разговор, но у него нет ни малейшего желания выслушивать, как Вера направляет его в новое русло и рассматривает все изъяны их брака.

— Попозже поговорим, обещаю. Поехали ужинать. Давай в этот итальянский ресторанчик в Буллингере, там меньше таращатся.

Вера достаточно хорошо знает мужа, чтобы уловить в тоне непрозвучавшее «пожалуйста».

— Ладно. Итальянский так итальянский. А ты удивлен тому, что он вернулся?

— Я всегда знал, что он вернется: может, не в ближайший год-другой, но рано или поздно, — говорит Геп. — Уверен, что после армии Марч понял: одному ему несладко. Ему всегда было несладко, когда с него требовали больше, чем он в состоянии дать. Я не хотел его возвращения, но, полагаю, здесь ему лучше всего. Этакий драчливый деревенский дурачок, и теперь нам всем о нем заботиться.

Он думает, что намеренным недружелюбием вызовет у нее улыбку. Но она лишь отвечает:

— Печально это, ежели правда.

— Или утешительно, — отвечает Геп. Поворачивается к туалетному столику — Пит хохочет от такого стремительного движения — и открывает Верину шкатулку с драгоценностями. — Брошку наденешь?

Его окатывает облегчение, когда она кивает и позволяет приколоть брошь к платью.

О ТОМ, КАК СОСТОЯЛСЯ БРАК ГЕПА И ВЕРЫ

…пламя сильней, коль факел колеблешь.

Овидий

Геп впервые увидел будущую жену вечером в свой двадцать первый день рождения. Она работала в одном из баров рядом с кампусом Хьюстонского университета. Репутация ее ему была известна: Вера некоторое время встречалась с одним его приятелем с факультета искусств. На протяжении следующего года у нее были отношения еще с двумя его приятелями, записными красавчиками. Геп обычно встречался с женщинами внешне более привлекательными, чем он. Его отличали доброта и чуткость, резко контрастировавшие с внешним обликом. А лишний вес, особенно в юные годы, делал его на вид лишь сильнее, основательнее. Обувь у него была на особом каблуке — это скрывало, что одна нога немного короче другой. И все же он даже и не мечтал о том, чтобы позвать Веру на свидание. Девушки, которых притягивала его доброта, и сами были добрыми, Вера же доброй не была. А кроме того, он с чистой совестью мог назвать ее самой красивой из всех женщин, каких он когда-либо видел — в реальной жизни или на картинах, которые рассматривал, чтобы лучше писать собственные.

Почти все, что он знал про Веру, он извлек из разговоров со своими друзьями. Она подавала им пиво, они садились напротив нее на табуретки, пытались познакомиться поближе. Она болтала, чтобы заработать побольше чаевых, которыми не так-то просто разжиться, если в бар ходят одни студенты.

В результате Геп по многу раз выслушивал одни и те же истории, сидя рядом со множеством разных мужчин. Вера была родом из Лаббока, но после окончания школы переехала в Хьюстон. Преподаватель театрального искусства в старшей школе, который два года кряду пытался с ней переспать, сказал, что ей стоило бы податься в Лос-Анджелес или Нью-Йорк. Но Вера была прагматиком. Знала, что шансы ее невелики. Актерского таланта ей не выпало. Моделью можно было работать в Нью-Йорке, но в Нью-Йорке холодно. Промозглые зимы в Панхандле она всегда терпеть не могла. Выросла в бедности, с матерью-одиночкой, знала, чего хочет, и всегда желала только досягаемого. Погоды потеплее, зеленой травы и деревьев, чтобы без снега и ледяных ветров. Предпочла бы Флориду, но и Хьюстон ничего. А сильнее всего она желала удачно выйти замуж, поселиться в хорошем доме, растить детей. Семья из двух человек — ее и матери — всегда казалась ей некомплектной командой.

Время от времени, отвечая на привычный вопрос, она подпускала выдумку: сообщала, что родилась и выросла в Ки-Уэст, или вернулась с Аляски, где у нее был неудачный брак, или что у нее уже есть ребенок. Произнося все это, она в упор смотрела на Гепа и улыбалась. Собственно, только тогда она на него и смотрела, плюс еще когда он делал заказ и расплачивался. Улыбка сообщала Гепу, что у его соседа нет никаких шансов.

В один из таких вечеров Геп узнал, что она родилась в ноябре. В том семестре у него был курс ювелирного дела, и он сделал ей брошку — большое оранжевое топазовое солнце растапливает зимний снег. В серебряную оправу он вплавил крошечные осколки зеркала, под ними проглядывала переливчатая зеленая эмаль. В день ее рождения он пришел один, первым посетителем в ее смену.

— С днем рождения! — Он поставил на стойку медную коробочку, тоже собственной работы.

Вера скептически взглянула на подарок, потом на него.

— Для меня ты некрасивый, — сказала она. Так долго она никогда еще не смотрела ему в глаза.

— Я уже догадался.

— Мне плевать, сколько ты заплатил за то, что там лежит. Я все равно не буду с тобой встречаться.

— Я и не прошу. И материалы стоили меньше пятидесяти долларов.

На это она улыбнулась.

— Даже если бы хотела, а я совсем не хочу, у меня уже два месяца роман с одним юристом.

— Знаю. Видел, как он тебя забирает после смены.

— То есть ты мне это даришь чисто по доброте душевной?

— Я эту штуку