— Жди! — потом уже у порога двери ведущей в следующую комнату, за которой чуть просматривался внутренний дворик, добавил. — Снаружи…

Приказ был понятен. Гонец вышел на площадь, сел на корточки у стены, дожевал оставшийся кусок кукурузной лепешки. Позволил себе встать и добраться до источника с ключевой водой, которая хлестала через прорубь в глиняной трубе. Попил, вернулся на прежнее место, вновь присел на корточки — так и замер у стены.

Тени укорачивались на глазах, раскалялись каменные плиты, которыми был выложен пол на главной площади Теночтитлана. Солнечный свет густел, плотно ложился на стены дворца, покрытые каменной резьбой плоскости пирамид, на жертвенник, расположенный у спуска к каналу; на громадную стойку для черепов, разложенных там в строгом, по годам, месяцам и дням порядке. Воздух, пропитанный ароматом курящейся в кадильницах драгоценной камеди, пахучим дымком костров, уже заметно подрагивал, обнаруживал свою весомость и изначальную животворящую силу. Мир плыл перед глазами, терял реальность. Храмы Уицилопочтли и Тлалока, воздвигнутые на вершине пирамиды, казалось, отринули основание и воспарили в воздух. Еще мгновение, и волей небесных правителей они займут свое место на вершине Попокатепетля, раздадутся вширь и ввысь. Великие боги выйдут к жертвенному камню, что лежал между двумя храмами, глянут вниз, на раскалившуюся от зноя земля, на снующих на ней людишек… Что возвестят они в этот момент? Чем порадуют? Или выкажут гнев?..

В колеблющемся воздухе обрели живость, затрепетали таинственные символы священных календарей, выбитые на округлых каменных плитах, стоймя расставленных по периметру площади. — шел «Первый день тростника» тринадцатый год с начала эры науа. Возле одной из плит, уложенных горизонтально, толпилась группа торговцев, каждый из которых размахивал длинным шестом с прикрепленным к нему ковшом с дымящимися благовониями. Видно, собрались в дальние края за товаром, вот и решили принести в жертву раба. Что-то они поскупились, выбрали какого-то немощного, худющего… Раб стоял, опустив голову, на его лице запеклась маска крайней усталости. А ведь отдохнуть после жертвоприношения, после того, как вырванное его сердце будет сожжено на священном огне, ему не придется. Четыре дня рабу придется добираться до царства мертвых, называемом Миктлан. Хватит ли у него сил пройти между двух гор, избежать нападения змеи и исполинского аллигатора, пересечь восемь пустынь, переправиться через широкую реку?.. Ох, не хватит! Но купцам до этого нет никакого дела — им лишь бы насытить Якатекутли, владыку указанного пути, чтобы тот обеспечил им безопасность в пути и выгодный обмен, а на повелителя царства мертвых Митлантекутли им плевать.

Ох, люди-человеки!.. Совсем от жадности головы потеряли.

Солнце перевалило за полдень, погрузилось в страну, где обитали женщины, погибшие во время родов. Это была почетная смерть — ведь они должны были одарить племя новыми воинами и теперь отдыхали в благодатном вечернем краю.

— Заходи! — чей-то голос оторвал гонца от созерцания.

Он послушно встал — в глазах поплыли радужные круги, члены пронзила острая боль — переступил через порог, прищурился. Тот же чиновник указал на дверь, ведущую в следующую комнату.

— Туда. Там накормят. Ты должен вымыться, тебя надушат, приведут голову в порядок, постригут… — чиновник внимательнее присмотрелся к посланцу с юга. Мелковат, жилист, сухопар, ребра торчат — если приглядеться, видно, как булькает сердце. Длинные волосы склеились в сосульки, покрылись пылью. По обнаженному смуглому телу тоже сплошь грязевые разводы. Из следопытов, по-видимому… Из отрядов охранения… Кто такого в боевой ряд поставит!.. Ходит плохо, долго, не умеет ждать. Прежде, чем ступить, несколько мгновений приходил в себя — это никуда не годится. Хотя что с них взять, с южан. Тоже удовольствие — заниматься этим грязным скотом. Служитель вздохнул, задумался — если бы не важность сведений, которые он доставил с границы, стал бы он возиться с этим…

— Тебя позовут. Ты сам видел горы, шествующие по морю?

— Да, господин. Я следил за ними.

— Хорошо, ступай.

Кому послеполуденный отдых, а кому головомойка.

С гонцом особенно не церемонились. После помывки кинули новую набедренную повязку и сандалии из сплетенных волокон агавы, кое-как надушили и приказали: «Ждать!» В девятом часу дня, ближе к закату, неожиданно прибежали два молодых дюжих воина, молча схватили гонца под мышки и поволокли через внутренний дворик в ворота. Следующий двор просторный, с фонтаном и клумбами — был уставлен по периметру клетками, где в вечерней тишине нежились змеи. Было их здесь не перечесть! Завидев людей, некоторые из них подняли головы, зашипели. Скороход от страха и неожиданности невольно поджал ноги, но воины как будто не заметили тяжести живого тела. Далее в новый двор — здесь по клеткам были рассажены всякие звери. В ближайшей дрыхнул, свернувшись клубочком, дикий кот. Наконец притащили в какую-то скудно обставленную комнату, и, постоянно понукая быстрее, быстрее! — велели скинуть сандалии, накинуть скромный плащ из пальмовых листьев, предупредили, чтобы не смел поднимать голову, потом втолкнули в следующую комнату. Здесь его подхватили другие сильные руки, пригнули голову… Гонец совсем обмяк, и, когда его отпустили, рухнул ниц. У стены в таких же плащах и набедренных повязках, склонив головы, стояли люди. Двое, нет, трое… Это были важные господа, пусть даже держались они скромно — глаз у скорохода был наметанный. Впереди возвышалась ширма из перьев — вся её ширь представляла из себя необыкновенно яркую картину, изображавшая победу взмывающего в воздух орла. В когтях царственная птица держала дикую мексиканскую кошку.

У посланника перехватило дыхание — за ширмой сам великий Мотекухсома… Зачем его пригласили? Что он, невзрачный, маленький человечек, знает такого, чего не было в послании правителя Куахтлы?

В этот момент из-за ширмы донесся тихий невнятный голос. Сверху кто-то — по-видимому, домоправитель тлатоани — возвестил.

— Подойди ближе.

Гонец тут же на четвереньках, не поднимая головы, поспешил вперед.

— Стой!

Он замер, затаил дыхание. Впереди что-то едва слышно зашуршало…

— Подними голову.

Вот этого скороход боялся более всего. Вдруг что-нибудь не понравится повелителю. Может, голову неправильно расчесал или тот сочтет, что взгляд у скорохода дерзкий. О дальнейшем он даже не смел задумываться.

— Подними голову.

Гонец осторожно глянул перед собой. В двух шагах от него, на возвышении, на низком широком ложе сидел великий Мотекухсома. Был он светлолик, на подбородке редкие длинные волосы. Это знак родства с богами, с великим Кецалькоатлем! Недаром про нынешнего правителя слава идет, что он весьма сведущ в тайных знаниях и люб богам.

Прищурившись, правитель терпеливо наблюдал за присланным с юга человеком, словно понимал, что тому надо дать время освоиться, прийти в себя — не каждый день простому воину доводилось лицезреть «того, кто общается с богами», и сам наполовину бог. Мысли человека, стоявшего перед ним на четвереньках, были понятны Мотекухсоме Шокойоцину. Ясным представлялось и будущее этого скорохода. Пройдут годы, он отслужит свой срок, получит право без меры глотать пульке.[24]Худо тогда придется его внукам. Налакавшись пульке до двух сотен кроликов, в который раз он будет рассказывать им о встрече с самим правителем. Те не будут знать, куда спрятаться от пьяного деда. Мотекухсома усмехнулся… Пусть рассказывает!