– Рассказывай, птица Заступникова, каким образом так взлетел.

Шани замялся и смущенно опустил глаза. Говорить о себе он не любил, тем более что молва людская справлялась с этим гораздо лучше него. А людские языки в Аальхарне были длинными: разговоры о том, чем занимаются ближние, составляли основную часть досуга всех слоев общества от мала до велика.

– Да ничего особенного, отче, – ответил Шани. – Как вы и учили, делал свое дело со смирением и любовью к Заступнику и людям.

Отец Гнасий довольно улыбнулся, затем протянул руку и, взяв кочергу, поворошил ею дрова в камине. В зале сразу же стало теплее и уютнее. Отблески огня побежали по стенам, озаряя гобелены с вышитой историей Страстей Заступниковых, и старинные иконы, играя золотыми искрами на корешках множества фолиантов в книжном шкафу и рассыпаясь брызгами по витражу в окне. Шани вдруг подумал, что запомнит этот вечер навсегда.

– Хвалю, – произнес отец Гнасий, и в его голосе уже не было прежней доброжелательной мягкости. Когда требовалось, добрый настоятель Шаавхази становился и суровым, и жестким. – Но ты должен накрепко запомнить одну вещь, Шани. Пост декана инквизиции – это не только великая честь, но и огромная ответственность. Я понимаю, почему ты не рассказываешь мне подробностей о своей столичной жизни. Правильно делаешь. Я и сам могу рассказать о тебе не хуже.

Шани опустил голову так низко, что уткнулся подбородком в грудь. Эта привычка водилась за ним с детства – когда парнишка не мог пробиться сквозь дремучие дебри богословских трактатов, то также опускал голову, смиренно готовясь принять щелчок в наказание. Отец Гнасий усмехнулся и погладил его по взлохмаченным светлым волосам.

– Ты органически не способен на подлость. Но при этом умудрился пройти такую шкуродерню по пути к аметисту, что даже и вымолвить страшно. Я прекрасно понимаю, что на такие посты назначают не за праведность и добродетель. Отнюдь. И это только начало, сын мой. Дальше тебя ждет горечь предательств и обид, переменчивое настроение властей предержащих, у тебя на пути встанут десятки тех, кто будет следить за каждым твоим шагом и подстерегать удачный момент для толчка в спину. Готов ли ты к этому?

– Да, готов, – быстро ответил Шани – быстрее, чем ожидал отец Гнасий.

Настоятель в очередной раз подумал, что вырастил этого мальчика, но так и не познал его души: она навсегда осталась для него глубочайшей, непроницаемой тайной. Возможно, Заступник хранил от ее постижения – некоторые секреты способны убивать.

– Хорошо, – кивнул отец Гнасий. – Отдохни и поду май еще, я тебя не тороплю.

Шани кивнул и откинулся на спинку кресла. Ему и в самом деле надо было отдохнуть: он домчался сюда из столицы за двое суток, загоняя лошадей и не тратя времени на сон и отдых. Отец Гнасий тоже устроился поудобнее и взял в руку свой бокал.

– А что бы вы мне предложили? – поинтересовался Шани.

Отец Гнасий ответил быстро: ответ на этот вопрос у него был готов очень давно.

– Вернуться в монастырь. Здесь есть множество занятий, в которых ты преуспеешь. Впрочем, я прекрасно понимаю, что венец святого подвижника и книжного мудреца тебя не прельщает, и твой путь лежит совсем в другой стороне.

Шани ничего не ответил, глядя, как в бокале вина проплывают алые блестки.

– Отче, расскажите лучше, как вы меня нашли, – попросил Шани.

Отец Гнасий улыбнулся: эта история с давних времен служила для Шани чем-то вроде любимой сказки на ночь.

– Я помню этот день так, словно он был вчера, – сказал отец Гнасий: он тоже любил этот рассказ. – Да и погода была такая же, как вчера: осень и дождь, слякоть, листья под ногами… Я возвращался из поселка – ходил читать отходные молитвы по умирающему. Был уже поздний вечер, кругом сгустилась тьма, и я шел к монастырю осторожно и медленно, чтобы не сбиться во мраке с дороги. Но внезапно по небу разлился сиреневый огонь, и стало светло, как в самый ясный полдень, однако это был ледяной, беспощадный свет. В нем не было ничего, присущего нашему грешному миру, – это был свет горний, известный нам из молитв и откровений святых подвижников. Я упал на колени и стал молиться Заступнику, прося пощадить мою душу, если это все-таки соблазн Змеедушца. Но небесное знамение прекратилось так же внезапно, как и началось. Снова стало темно, снова пошел дождь, а я выпрямился и увидел на дороге тебя. Минуту назад на том месте никого не было. Ты сидел в грязи и смотрел по сторонам, словно не мог понять, как попал сюда. Я подошел ближе, теряясь в догадках: кто же ты такой, и откуда взялся?

– А потом вы увидели цвет моих глаз, – едва слышно произнес Шани.

Отец Гнасий кивнул и посмотрел на духовного сына: его глаза были насыщенно сиреневыми. С годами их буйный оттенок несколько поблек, но аметистовый взгляд по-прежнему производил значительное впечатление, особенно на тех, кто встречался с Шани впервые.

– Да, – сказал отец Гнасий. – И я внезапно понял, что мне нечего бояться, – словно Заступник шепнул мне на ухо, что ты никому не причинишь вреда. Я спросил у тебя, кто ты и как тебя зовут, и ты заговорил на странном отрывистом наречии, похожем на говор варваров с Дальнего Востока, а потом заплакал.

– И вы взяли меня за руку и отвели в монастырь, – задумчиво проговорил Шани, словно пребывая умом и сердцем в событиях пятнадцатилетней давности. Он будто снова брел под дождем за отцом Гнасием по раскисшей осенней дороге к резной громадине монастыря и пытался о чем-то рассказать ему на незнакомом языке. А у ворот их ждала перепуганная братия, которая на все лады обсуждала небесное знамение: чтобы понять, о чем они говорят, не требовалось знать язык.

– Ты был ужасно голодный, – улыбнулся отец Гнасий. – Я подумал, что если у всех посланников Заступника такой славный аппетит, то монастырских запасов нам точно не хватит. Потом ты заболел и несколько дней пролежал в горячке. А я написал письмо в столицу, рассказал о сиреневом зареве и о тебе. Заступник ведь явил чудо, и я не смел его сокрыть. Это хуже, чем ересь.

Вспомнив о полученном письме с добрым десятком печатей, отец Гнасий и Шани одновременно усмехнулись. Ответ из инквизиционного трибунала и патриаршей канцелярии был, строго говоря, вполне предсказуем. Столичные власти сочли, что монахи на своих северах допились до зеленых кизляков, а если настоятель Шаавхази еще раз решит выдавать своих незаконнорожденных детей за Заступниковых посланников, то будет отлучен от сана и отведает крепких плетей, которые научат его уму-разуму.

– А потом я научился говорить, но все равно не смог рассказать ничего толкового, – с грустью произнес Шани.

Отец Гнасий ободряюще похлопал его по руке.

– Заступник милостив. Однажды ты вспомнишь, кто ты и где твой настоящий дом.

Сиреневые глаза словно заволокло легкой дымкой. Отец Гнасий подумал, что Шани на самом деле прекрасно все помнит и знает – только предпочитает хранить молчание.

Что, если все эти годы он принимал порождение Змеедушца за дитя Заступника? От этой неожиданной мысли отец Гнасий вдруг ощутил мгновенный холод, охвативший его тело.