Когда он наконец поднял голову, Виктория не могла унять дрожь.

— Мы друзья? — спросил он.

Язык отказывался слушаться ее, и Виктория просто кивнула, позволив ему слегка обнять себя за плечи и медленно отвести к дому.

Предзакатный солнечный свет проникал в кухню, бросая золотистый отблеск на стол, стоящий в центре. Тишину нарушало лишь негромкое жужжание пчел, которые кружили над цветами, растущими в буйном изобилии прямо у открытой двери.

Констанция, закончив лущить горох в глиняную чашу, поднялась из-за стола и пошла к раковине. Она включила воду и ополоснула руки, негромко напевая низким голосом какую-то испанскую песенку.

Виктория, оторвавшись от составления букета из сорванных в саду цветов, взглянула на нее и улыбнулась.

— Какой приятный мотив, Констанция, — сказала она. — Что это за песенка?

Экономка засмеялась, вытирая руки льняным полотенцем.

— Приятная, но не тогда, когда пою ее я. У меня совсем нет слуха. Малышка — единственная в этом доме, кому нравится мое пение.

— Сюзанна, вы хотите сказать? — Виктория закончила составлять букет и повернулась лицом к Констанции. — Сюзанна очаровательный ребенок.

Констанция кивнула.

— Да, конечно.

— Констанция… — Виктория колебалась, прежде чем продолжить разговор. — Когда вы говорили, что один из ее родителей холодный и бессердечный, вы имели в виду ее мать, жену сеньора Кемпбелла, не так ли?

— Да. Конечно. О ком еще я могла бы сказать подобное? — Экономка открыла холодильник, извлекая из него недавно выловленного омара.

Виктория решила продолжить расспросы.

— Я заметила, — сказала она осторожно, — что Сюзанна никогда не вспоминает о своей матери.

— Да ведь мать оставила ее, когда она была еще совсем крошкой.

Неужели такое возможно? — подумала Виктория. Ее собственное сердце безутешно болело за ребенка, которого она никогда не видела, а жена Рорка ушла и покинула своего. Как могла она не привязаться к нему?

— Она когда-нибудь приезжала проведать Сьюзи?

— Да, она возвращалась сюда, но не любовь к ребенку побуждала ее к этому. — Констанция вытерла руки о передник. — То, что происходит между сеньором и сеньорой, никогда, наверное, не закончится.

Наступило молчание. Экономка поглядела на Викторию через плечо и усмехнулась.

— Вы так любите Сьюзи. Вы много времени проводите с ней в последние дни.

Виктория улыбнулась.

— Я… я люблю детей. А Сюзанна — просто чудо.

— Да, это так. И вы нравитесь ей, сеньорита. Она прямо расцветает от вашей ласки.

— Мне приятно, если так.

— Я-то знаю. — Экономка улыбнулась лукаво. — Не одна Сюзанна расцветает, ведь так?

Виктория удивленно подняла глаза.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что сеньор Кемпбелл тоже очень счастлив. — Констанция взяла нож с подставки и принялась точить его на бруске. — Я давно не видела его таким.

Виктория невольно покраснела от удовольствия, услышав это.

— В самом деле?

Экономка кивнула.

— Он улыбается, стал чаще смеяться, а теперь рано возвращается домой каждый вечер.

— Ну, я думаю, что он… он просто вежлив и обходителен.

Констанция усмехнулась.

— Вы так думаете? Нет, он не тот человек, который слишком заботится о том, чтобы быть вежливым, сеньорита. Если бы сам губернатор явился сюда, а сеньору Кемпбеллу не захотелось его видеть, он бы даже и не вышел к нему.

Виктория мягко улыбнулась.

— Да, пожалуй, вы правы.

— Конечно, права. Видеть его каждый день сидящим напротив вас за обеденным столом, видеть, как он разговаривает и смеется, вместо того чтобы есть в одиночестве, уткнувшись носом в газету… — Женщина вздохнула. — Я что-то не видела этого раньше.

Виктория облизнула пересохшие губы.

— Со времени… со времени его развода, вы хотите сказать?

— И даже до этого. Его жена не любила проводить вечера дома. — Констанция поставила кастрюлю на плиту. — Она его не заслуживала, это уж точно.

— Почему она ушла от него?

Экономка нахмурилась.

— Из-за другого мужчины.

Виктория непонимающе уставилась на нее.

— Она ушла от Рорка к другому? Но как она могла? Как можно желать кого-то другого… — Она замолкла, щеки ее покраснели, и она тут же быстро вскочила на ноги. — Я… я думаю прогуляться перед ужином. Если сеньор вернется рано и захочет…

Она обернулась: Рорк улыбался ей, стоя в дверях.

— Рорк. — Виктория с трудом перевела дух. — Я не слышала, как вы вошли. И долго вы здесь стоите?

— Только пару секунд. — Он снова улыбнулся. — Я сожалею, что нарушил вашу идиллию. Надеюсь, Констанция не позволила вам перетрудиться?

— Нет-нет. Она не позволяет мне даже пошевелить пальцем.

О Боже! Голос не слушался ее! Виктория никак не могла справиться с собой. Слышал ли он этот ее глупый вопрос? Дай Бог, чтобы нет, но почему же тогда он смотрит на нее с этой легкой усмешечкой? Что же такое она, черт побери, говорит! Это все из-за сотрясения. У нее все еще временами побаливает голова…

— …слегка опухшие.

Виктория вздрогнула.

— Что?

— Я сказал, что вы пока не должны садиться за руль автомобиля. Вы все еще страдаете от последствий сотрясения. — Он нахмурился, когда она приблизилась к нему. — У вас веки все еще слегка опухшие.

— Да, немного. Доктор Мендоса говорит…

— Поверните голову к свету. — Рорк обхватил руками ее лицо и приподнял его. Его руки были такими прохладными, а ее щеки — непривычно разгоряченными. Виктория передернула плечами. Рорк еще больше нахмурился. — В чем дело?

— Ни в чем, — быстро сказала она.

— Вам больно?

Он легко погладил ее по щеке, а Виктория приложила все силы, чтобы не вздрогнуть.

— Нет, — сказала она торопливо. — Я только… я только… — Она беспомощно взглянула на него. — Дело в том… дело в том, что это солнце. Оно мне светит в глаза.

Рорк улыбнулся, отпуская ее.

— Наверное, оно хочет сказать вам что-то.

Его улыбка была такой заразительной. Она почувствовала, как в ответ ее собственные губы растягиваются в улыбке.

— Правда?

Он кивнул.

— Да, — сказал он, взяв ее за руку. — Констанция! Сколько времени осталось до обеда?