Дверь никак не поддавалась Ижберну, она вела в полуземлянку, и земляной ход к ней не давал хорошенько размахнуться.

— Жгите все!!! — заорал разъяренный аколуф.

Наконец соломенная крыша занялась. Изнутри ее обливала водой Анна.

— Как думаешь, — спросил Глеб у монаха, тоже взявшись за лук, — Гудрун удалось уйти?

— Продолжай сражаться, — ответил Хильдибрандр. — Если они добрались до холмов, мы победили!

С крыши начали падать большие ошметки горящей соломы. Помещение заволокло дымом. Дверь все еще выдерживала удары, но кованые петли на проржавевших гвоздях уже расшатались в своих пазах.

Анна заметила предсмертный ужас в глазах своего младшего сына.

— Не робей, сын мой, — сказала она князю. — Нет! Ты прожил короткую жизнь, сынок, но твое имя русские будут помнить всегда.

Пристально сквозь дым посмотрела она на свою последнюю надежду вернуться на императорский трон, в Константинополь. Глеб сызнова надел свой остроконечный шлем, закрывающий все лицо. Монах и цесарица пали на колени в молитве, обращенной к Богородице. Сверху на обороняющихся уже падали поперечные перекладины горящей крыши.

Дверь не выдержала и рухнула под ноги Глеба, за ней внутрь заскочил с топором их княжеский повар.

— Торчин?! — удивленно воскликнул Глеб. — Так это ты помог нас выследить?!

В этот момент горящая балка выбила из его рук меч.

— Я-а-а-а-а!!! — закричал Торчин и всадил топор в грудь своего князя.

Затем он поднял княжеский меч и снял с молодого человека шлем. Голова мертвого Глеба безвольно откинулась. В его открытых глазах так и замерло недоумение: «Торчин, ты-ы-ы?» Рухнула еще одна балка, и стена огня не позволила предателю взглянуть на цесарицу Анну и ее духовника Хильдибрандра Инкерманского.

Торчин вышел из пожарища и положил перед Ижберном меч и шлем Глеба.

— Где камень? — спросил византийский полководец.

— Там, — махнул рукой на пожарище предатель. — Придется подождать, пока догорит.

…Зарево пожара в кромешной тьме видела с холмов Гудрун. Она все оглядывалась назад, тревожа лошадь этим движением. Слезы текли по ее щекам, но княжья вдова сдерживала рыдания, стесняясь грека, ведущего ее коня под уздцы.

Тем же летом далеко на север от реки Днепр норвежский король Олаф Харальдсон, по прозвищу Толстый, охотился вместе со шведским королем, своим тезкой Олафом Шетконунгом — в землях, которые считались норвежскими, но были захвачены шведами. Тридцатипятилетний Шетконунг был сыном королевы Сигрид Гордой и ее первого мужа Эрика Победоносного. Его родители были язычниками, а их сын — первым христианским королем Швеции. Двадцатилетний же Олаф Харальдсон был только что провозглашен норвежскими бондами первым христианским королем Норвегии. Они встретились как добрые соседи-христиане и договорились о мирном разрешении пограничного конфликта. В честь этого и была организована совместная охота на кабана, на которой вепрь поранил молодого норвежского короля в правый бок.

Норвежец, лежа на спине в охотничьей хижине, вслушивался в звуки пира своей дружины с людьми шведского короля. Внезапно дверь открылась, от ворвавшегося ветерка колыхнулось пламя на углях земляной жаровни. В помещение с низким потолком зашла четырнадцатилетняя королевна Ингигерда — длинноволосая блондинка в грубой льняной рубахе без рукавов грязно-голубого цвета, с узлами тесемок на обнаженных плечах.

Олаф лежал на бурой медвежьей шкуре, закрытый по грудь шерстяным плащом, его мускулистые руки покоились поверх ткани. Он недоуменно посмотрел на вошедшую девушку. Та села к нему на ложе. Норвежец попытался было приподняться, но блондинка положила ладонь ему на губы и силой заставила его принять прежнее положение. Загадочно поглядывая на короля, она расшнуровала свою рубаху и стянула ее с плеч, обнажив острые девичьи груди с розовыми сосками.

— Какая ты красивая, — только и произнес молодой король, когда она прилегла на него этими грудями.

Юная шведка ничего не ответила, лишь пристально посмотрела прямо в глаза норвежца и легонько поцеловала его в губы. Затем она стянула с него шерстяной плащ и «оседлала»…

У охотничьего костра в это время беседовали шведский король Шетконунг и норвежский епископ Зигфрид.

— Как только языческий конунг Ринг Дагссон из провинции Оппланн выступил против нашего короля, — рассказывал епископ, — по приказу Олафа Харальдсона был ослеплен старший сын Ринга Дагссона — Рюрик. Вместе с младшим сыном Дагом их сослали в Гренландию.

— У него еще был средний сын, Эймунд, — проявил свою осведомленность Шетконунг.

— А средний сын Ринга — Эймунд — успел уплыть на службу к византийскому аколуфу Ижберну, — пояснил Зигфрид.

— Я рад, что в наших королевствах и между нашими королевствами теперь мир, — заявил шведский король.

— Теперь этот мир надо закрепить, — предложил епископ. — Я заметил, как твоя дочь заглядывается на нашего короля. Предлагаю повенчать их в нашем храме Святого Климента, что построил еще прежний норвежский король, покойный Олаф Трюггвасон.

— Ингигерда еще слишком юна, чтобы рожать детей, — возразил ее отец. — Давайте обождем пару лет.

…Юноше было немного больно из-за раны в правом боку. Отроковица же закрыла глаза, переживая болезненные ощущения от того, что собственной рукой направила в себя восставшую мужскую плоть. Она вытащила из-под себя окровавленные пальцы, показала их норвежцу и помазала своей кровью его рану от кабаньего клыка.

— Кровь девственницы лечит даже смертельные раны, — наконец-то произнесла шведка свои первые слова.

Молодой мужчина наслаждался близостью каждой клеточкой своего тела. Он гладил бедра сидевшей на нем девушки, ласкал ее нежную кожу и чуть сжимал упругие выпуклости грудей. Ингигерда двигалась неспешно, стараясь не разрушить его наслаждение внезапной болью. Она оперлась руками на его грудь, чтобы перенести на них вес тела, приподнялась на бедрах и опять нанизалась на мужскую плоть, с удовольствием наблюдая усладу, вспыхивающую в глазах ее любовника. Наконец она сама закрыла глаза, отдаваясь собственным ощущениям…

* * *

В те времена женщины в Скандинавии имели высокий правовой статус. Они могли владеть землей и управлять собственностью. У них был непререкаемый авторитет в делах хозяйства. Когда мужья отсутствовали, они в одиночку управляли фермой. Женщины не могли вести судебные процессы, но их неутомимая энергия подливала масла в огонь кровной вражды, даже когда мужчины согласны были ее прекратить.

Скандинавская королева была, с одной стороны, женой короля, но с другой — еще и правящей королевой. Образно ее называли «женщина с чашей». Скандинавская королева активно участвовала в политической жизни и была совершенно самостоятельной фигурой. На пиру дружинников она появлялась с чашей меда или пива и обходила с ней воинов, причем в последовательности, которую устанавливала сама и которая могла быть согласована с королем, а могла — и нет. Здесь действовали свои правила.