писал им письма, минимум два листа, иногда три и больше. Я писал по два раза в неделю и не потому, что надо, просто всегда была необходимость что-то сказать. Естественно, мы не писали обо всем, зная, как они переживают за нас, наши боги, наши родители. Помню, как обижался папа, что я скрыл от всех, что сын на второй чеченской войне, что я попросил его не рассказывать об этом. Ведь не знал никто, даже Надежда…

Наверное, я был неправ. Переживания посылают энергию, поддерживают, но тогда у меня энергии было много, очень много, по крайней мере, ее хватило…

А про энергию следующий эпизод. Сашка Воронов увидел на Доме офицеров афишу гипнотизера Мессинга, который гастролировал в Иркутске то ли в 1969, то ли 1970 году, и уговорил меня пойти на выступление. Кудрявенький Вольфганг в черном костюме решил из добровольцев сделать ансамбль. Сашка как гитарист помчался на сцену, увлекая меня. Вольфганг отобрал человек 15 и рассказал нам, кто на чем будет играть, естественно, без инструментов. И начал свой сеанс. Говорил он ровно, может, даже сонливо, но народ начал играть, даже мой Сашка заиграл на флейте. А мне стало смешно, я начал смеяться. Мессинг подскочил ко мне – до сих пор чудится его мелкая противная слюна и горящие бледные глаза. В итоге ассистент убрал меня во второй ряд, а после попросил пересесть.

Великий Мессинг и маленький студент, может, были равны в энергии своего поля. А эта энергия досталась мне от родных и увеличилась за счет дяди Сережи, Антонины Ивановны Домрачевой, Разгон и многих других людей…

XIV

На каждые праздники и каникулы я ездил домой на 91-м веселом поезде Чита – Благовещенск, который был набит битком, но родной дом стоил любых неудобств.

Сейчас удивительно, что не могли организовать дополнительные поезда или хотя бы вагоны. Видимо, что-то мешало или слишком дешевыми были билеты. Не знаю, но нас ничего не останавливало, вся Чита разъезжалась.

Из Читы я вез подарки: конфеты, колбасу. Но особенным лакомством была колбаса в виде булки хлеба, запашистая и вкусная. Сейчас такой нет!

После станции Куэнга уже можно было собираться. Поезд проезжал через мост. Река Куэнга петляла слева между грядой сопок и железнодорожным полотном, то отдаляясь от него, то приближаясь, а вокруг были видны знакомые очертания сопок, разъездов, сел.

На станции Укурей уже просыпались все едущие до Чернышевска. Когда мы проскакивали остов старого депо (дореволюционная постройка), душа уже ждала встречи с родными людьми. Чернышевск встречал поезд огнями многоэтажных домов, создавалось ощущение, будто ты въезжаешь в большой город.

XV

Учеба в техникуме подходила к концу. Судов не было, мародерство исчезло, как будто сон…

До сих пор для меня это удивительно! Может, еще свою роль сыграл и закон о хулиганстве, по-моему, 1971 года.

Помню еще один интересный эпизод из студенческой жизни, когда Рубенс, великий художник, стал причиной нескольких собраний в нашем техникуме, ожесточенных баталий об искусстве и его месте в современной жизни!

Я решил как-то украсить достаточно серую нашу комнату и не нашел лучшего способа, как совместить красоту с воспитанием подрастающего поколения – повесил над своей кроватью картину Рубенса «Союз земли и воды»! Если не видели, посмотрите.

Ко мне ходили, чтобы посмотреть на нее, почти все. Только вот на полотне видели только женское тело. Я рассказывал, что это не просто союз земли и воды, эта картина показывает единение мужского и женского с союзом земли и воды, а два ребенка, плещущиеся в воде, подчеркивают это единение… Народ только прозревать начал, когда комиссия партийного толка нарисовалась. В общем, мои пояснения к картине не возымели действия и картину сорвали, приказав больше не вешать, дескать, в своем доме потом повесишь.

Я же повесил снова, ведь за искусство надо бороться. Я начал читать лекцию в техникуме, перед этим изучив творчество Рубенса в Пушкинской библиотеке. Лекцию сорвали через 20 минут. Преподаватели разделились, но Антонина Ивановна была «за». Муж ее тогда был в Москве в командировке, поэтому собрали собрание без меня, приняли комсомольской организацией решение о том, что картине Рубенса не место в социалистическом общежитии.

Я не успокоился и написал в отдел культуры Читинской области следующее: «Если картина Рубенса противоречит социалистическим нормам, то, во-первых, почему ее продают, а, во-вторых, почему не уберут картину из Эрмитажа?»

В общем, что-то там поняли. Я уже хотел в Москву писать, но директор приехал, и моя картина стала социалистической.

XVI

Техникум закончил в феврале 1972 года. Я получил диплом с отличием, но защищался, кстати, неважно. Что-то разволновался тогда. Вспоминаю об этом каждый раз, когда сижу на защите студентов ТПУ.

На распределении свой выбор я сделал сам – он пал на Лесозаводск, Приморский край. Я хотел быстрее начать работать, но мой директор (а может, и его жена) думал по-другому. Как бы то ни было, он привел меня к военкому и попросил того дать мне отсрочку от армии до ноября с условием, что если я не поступлю летом в институт, то он сошлет меня служить в самую дальнюю точку. Он согласился, поэтому мне предстояло готовиться к поступлению в вуз.

Родители были не против. До этого я спросил их разрешения, ибо снова садился им на шею…

У меня в голове было два варианта – иркутский Институт народного хозяйства и Томский ТУСУР. Выбор второго варианта был обусловлен тем, что выездная комиссия работала в Чите. Наверное, для меня первый вариант был бы лучше. Хотя, кто может сказать, когда и где упадет на вашу голову кирпич…

Экзамены принимали в июле, поэтому я временно устроился на работу в фирму «Ингода» дежурным электриком. Фирма «Ингода» производила кондитерские изделия: у них был очень большой ассортимент от шоколадных до простых конфет, ирисок, от повидла до печенья и тортов. Мечта моего детства!

Работа электрика не требовала особых усилий, поэтому времени было достаточно для поедания конфет. За четыре месяца я съел конфет побольше, чем за все свои 18 лет! Брать можно было без ограничений. Особенно мне нравился настоящий шоколад, который поступал в больших коробках. Женщины просили меня разбивать огромный квадрат на куски. Разбивал простым молотком, при этом приличный кусок клал в карман халата. Еще мне нравились ириски, но очень уж не нравились немецкие автоматы, на которых они делались. Дело в том, что механики не хотели выходить по ночам, когда они и ломались по закону подлости, и задачу ремонта возложили на меня – человека,