— Добрый вечер, мисс Вуд! — сказал доктор, входя в комнату.

— Мистер Рипс, я здесь ни при чем! — забормотала почтенная госпожа. — Да и зачем я стала бы это делать?! Я совершенно ни при чем!

— Успокойтесь, пожалуйста, и говорите прямо. В чем дело? Денег вам нужно, что ли?

— О, мистер Рипс, Эдит сбежала!

— Как? — тяжело проглотил д-р слюну. — А вы здесь для чего? Куда она сбежала? Когда сбежала? Говорите скорее, goddam![11]

— Часа через три назад. Она взяла свои вещи. К ней приходила какая-то дама!

— Дама? — переспросил Рипс и вышел из комнаты, отняв у мисс Вуд надежду вылечить ревматизм. Выходя, он увидел молодого человека, разговаривавшего с какой-то рыжей женщиной. Человек этот бросился к Рипсу. Доктор вскочил в машину, захлопнул дверцу. Шофер столкнул молодого человека с подножки, тот упал, автомобиль помчался по мостовой.

Через четверть часа несколько ищеек обнюхивали все уголки Уайтчепла.

Но Эдит исчезла, будто ее корова языком слизнула или какие-нибудь духи унесли на небо. Во всяком случае, ангелы, провернувшие это дело, работали чисто, не хуже сыскных собак. Ставка на Эдит была бита. Приходилось искать другие пути.

В этот момент доктору попалось на глаза газетное сообщение о заседании комиссии при Высшем королевском институте.

Около пяти часов вечера парижская толпа на площадях, улицах, бульварах заволновалась. Десятки тысяч экземпляров экстренного выпуска «Le Реtit Раrisien» разошлись по фиакрам, омнибусам, трамваям, авто, по рукам пешеходов.

Газеты выхватывали из рук. Спрос превысил тираж. Удивлялись, жестикулировали, кричали.

Экран редакции «Le Реtit Раrisien» осаждала толпа, ожидая подробностей.

Впрочем, и так было достаточно ясно, что произошло.

Все: извозчики, франты, перекупщики, мастера, рабочие, лавочники, проститутки, буржуа, мальчишки, профессора взволновались, загудели пчелиным роем, и везде гудело одно и то же: «Большевики! Нападение! Нападение! Нападение! На полицию! Удушающие газы! Отравление! Отравление!»

…В районном полицейском управлении все было тихо и спокойно. На улице стояла такая давящая жара, что и мухи притихли. Дежурные клевали носами. В три часа привели арестованных; их разместили по камерам в ожидании допроса. Было тихо, каштаны заглядывали в окна. Затем пришли два агента из какого-то дальнего района. Они передали какие-то бумаги и ушли. Все было тихо. Каштаны заглядывали в окна.

Вдруг лица чиновников побледнели. Один хотел было позвать другого на помощь, тот звал первого. Глаза вылезали из орбит. Все бросились к выходу. По дороге некоторые падали, другие спотыкались о них, тоже падали, поднимались на четвереньки, останавливались миг передохнуть и валились лицом вниз на пол. Из незапертых еще камер бежали часовые и с ними арестанты. Но полу, на лестнице, везде неподвижно лежали люди с посиневшими лицами — только время от времени подергивались в судорогах ноги. Какой-то полицейский офицер с посиневшим лицом загораживал лестницу. Вдруг он захрипел, взмахнул руками, и через него перевалилось, переползло, перекатилось несколько человек.

Кроме 4-х трупов, составлявший протокол чиновник отметил еще какие-то небольшие капсулы: «Капсул — 6, трупов — 4, тяжело отравленных — 12, золотой дамский медальон — 1».

— При чем здесь медальон? — размышлял агент. В медальоне обнаружилась карточка голой по пояс женщины. Карточка была немедленно переснята и разослана по сыскным бюро. Некоторые камеры пустовали. В других лежали отравленные арестанты…

Привычным движением пальцев Камилла покрывала лицо и шею «общим тоном». Электролампа в 100 свечей бросала резкий ясный круг на кресло, в котором сидела танцовщица.

Плавал запах «Соtу». Она должна была танцевать на руках между свечей. «Франсуа», — вздохнула Камилла. Ей немного нездоровилось, и поэтому она чувствовала себя сентиментальной. Потом она встала и принялась массировать икры на своих крепких ногах. Пролетели воспоминания — деревня, где она жила в детстве в одном доме с Франсуа. Директор цирка. Первый покупатель с квадратным пенсне на толстом носу и короткими склизкими пальцами. Короткие склизкие пальцы ощупывали ее ноги и поднимались выше. Она хотела закричать, но кричать было нельзя. Затем Дюверье и ее отвратительные обязанности в кафе Синей Обезьяны. Они надеялись заработать денег. Но у Дюверье накопились их векселя, и пришлось Франсуа ехать в Африку за обезьянами. Он плакал у нее в комнате, он что-то предчувствовал, но надо было ехать, чтобы освободиться от Дюверье. Судиться с ним было невозможно; он был приятелем Пуанкаре и развлекал господ из «Аction Française[12]», заправлявших всей Францией.

«Дюверье! — подумала Камилла. — Он сейчас зол, как зверь». Исчез Креве, партнер Камиллы в ее гнусной роли, нет известий об экспедиции.

Из зала донеслись звуки тамтама. Камилла расправила плечи и вышла. Сегодня ей предстоит танцевать на руках между шести свечей.

У двери ее встретил Дюверье: как всегда, в бархатном пиджачке, в кружевном воротнике, с седыми кудрями — артист своего дела.

— Через полчаса я вам кое-что расскажу. А теперь идите!

Через полчаса! Значит, он получил телеграмму и почему-то не хочет ее показывать. Ох, что случилось? Камилла покачнулась, постояла с минуту и вышла в зал. Слюнявые старики с обвисшими губами и кадыками задвигались в креслах — это были хозяева Франции, некоронованные короли, члены Аction Française. Каждого из них она знала, знала каждое пятнышко на их раздутых животах, покрытых сейчас белоснежными пластронами. Она не заметила, как закончила танец и оказалась в своей комнате. На ноге что-то саднило, видимо, она обожглась о свечу. Нужно что-то сделать, намазать, но руки не поднимаются.

Франсуа! Ей было нехорошо и она становилась все более сентиментальной.

Тихонько дрогнула дверь. Камилла приподнялась, оперлась на руку. Напряженно ждала. Что такое? Почему Дюверье не входит? Дверь тихо скрипнула и стала медленно отворяться. На лбу у Камиллы выступил холодный пот. Она вспомнила историю с обезьяной, ворвавшейся в комнату, где она была с Лейстоном.

— Кто там? — воскликнула она неестественно звонким, напряженным голосом.

Дверь распахнулась и на пороге появился жгучий и похожий на парикмахерскую куклу брюнет с сочными полными губами.

— Креве, — ахнула Камилла. — Ты до смерти испугал меня, подлец! Где ты был? Дюверье ищет тебя и совсем разозлился.

— Молчи, женщина! Плевал я теперь на твоего Дюверье.

Креве вытащил браунинг, подошел к Камилле, поцеловал ей ногу и сел на скамеечку лицом к двери.

— Ты слышала, что большевики отравили полицейских? Так вот, это не большевики, а мой патрон. Завтра мы уезжаем в Россию. У него денег больше, чем у Дюверье. Хочешь, поедем с нами.

— Пошел вон! — сказала Камилла.

Креве сдавил ей ногу. Она дала ему пощечину.

— Пошел вон! — прошептала она. — Не то я закричу, и тебя арестуют.

Креве с яростью посмотрел на нее и, крадучись, вышел.

Камилла