…

Больше всего меня в этом отрывке поражает, с какой легкостью Шульц повторяет уже использованные им в «Птицах» характеристики – буддийский мудрец, аскет, египетские наросты, нечто возвышенно жреческое… к которым запросто добавляет пролысины, грубую мешковину, пеньку, да еще и слезящиеся, выплаканные глазницы (или то, или это). Смешивает пастилу с солеными орешками… отчего его проза становится еще вкуснее.

Выясняется, что отец-кондор вечно витал на окраинах жизни, в полуреальных сферах, на границе действительности…

Куда же залетел кондор на шульцевских рисунках с старцами?

Что это за мир?

В полуреальных сферах кажется не нужны ночные горшки? Или, наоборот, как раз там они особенно необходимы?

Не понимаю, почему эти чертовы старцы-карлики не могли пойти, как все нормальные люди, в туалет. И что заставило их совершать естественное отправление вместе, в компании?

На природе. Да еще и в присутствии кондора, то ли человека, то ли птицы, то ли мумии, то ли египетского жреца, то ли буддийского ламы и прочее и прочее.

Это что же, группа цирковых лилипутов?

Дрессируют экзотическую птицу…

Или выездное заседание активистов из дрогобычского Дома престарелых?

Экскурсия на местный Брокен профсоюза кельнеров-адасей.

Или старец Иаков прилетел к своим коллегам, на семинар престидижитаторов как Зевс к Ганимеду в образе птицы, и присоединился к их совместному опорожнению?

Загнул Бруня непонятки.

Эта алогичность, этот необъяснимый нелепый ГРОТЕСК и делает и эти рисунки (и прозу Шульца, тоже полную нелепостями, от уровня предложения и до сюжета) такими загадочными, привлекательными…

Гротеск – ради гротеска?

Вряд ли. У Шульца почти нет рисунков (кроме гравюр из цикла «Книга идолопоклонства»), изначально предназначенных для «самостоятельного существования». Почти все его графические работы – это или портреты и автопортреты, или иллюстрации к прозе, или картинки, так или иначе связанные с его перверсией.

Есть еще несколько экслибрисов, «Алфавит Вайнгартена»… несколько «Всадников» (похожих на автопортреты), «Конюхи», «Спящий король» и эти самые «Старцы» на горшках и с кондором.

Возможно Шульц, который как раз тогда, в 1930 году и писал свои «Лавки» задумывал посадить Иакова-кондора разглагольствовать о манекенах и прочих интересных вещах (примерно так, как вещает Попугай-Златоуст на одной из гравюр Гойи из цикла «Капричос») – не перед двумя швеями и служанкой, как это отлилось в граните в окончательном тексте, а перед серьезными мужами, занятыми серьезным делом?

Перед Великим Синедрионом?

Простите, простите…

…

В 1930 году Шульц серьезно болел. Просил предоставить ему двухмесячный отпуск для поправки здоровья. Как пишет Фицовский, врач поставил ему диагноз «невроз сердца и диспепсия желудка». Кроме того Шульц страдал от каменной болезни почек, воспаления простаты и т. д.

Лечился в Трускавце, курорте, специализирующемся на подобных недугах.

И его «Старцы», с высокой вероятностью – воспоминание об этом лечении.

Почему на этом рисунке изображены старые люди? Потому что пожилые люди чаще болеют и лечатся на курортах, чем молодые.

Почему сидят на горшках? Чтобы показать их содержимое врачу.

Почему вместе? Курортная дисциплина.

Даже ландшафт узнаваем – предгорье Карпат.

Непонятно только, откуда там взялся кондор, птица американская.

Разве что оттуда же, откуда в прозу Шульца прилетели Мексика и Гватемала, Гвиана и Барбадос.

Из альбома почтовых марок.

Солнце в футляре

Часто художники хотят послать реальный мир куда подальше. Тогда они создают для себя новую реальность – словесную, живописную, музыкальную… Со своей логикой, геометрией, временем, небом, светом… Создателем одного из таких альтернативных миров был француз, самоучка-сюрреалист Ив Танги. Начиная с конца двадцатых годов и до смерти, Танги развивал и усложнял от картины к картине свою искусственную реальность.

…

Темно-серый океан, поверхность которого зритель наблюдает как бы с высокого берега, переходит на невидимом горизонте в белесый светящийся туман. Над ним висят волнистые облака, еще выше – синеватое небо с розово-желтыми разводами. Солнце или какое-то другое светило светит откуда-то сзади и справа.

На поверхности океана стоят биоморфные пространственные тела – два жирафчика, половинка мячика с хвостиком, косточки, туфелька, несколько нитевидных конструкций. Желтая башня выпустила из себя длинные ростки-стебли. Предметы в мире Танги похожи на отшлифованные морем разноцветные камешки или на ворсистые кактусы.

Медленно колеблется океан, сияет туман, переливаются мягкими тонами странные биологические конструкции…

Спокойно.

Безлюдно.

Красиво и почти не страшно.

В мире, изображенном на картине Танги «Солнце в футляре» (ил. 21, 1937), интересно, туда хочется войти или вплыть, а еще лучше – влететь и долго не вылетать. Покататься на жирафчиках. Пнуть ногой мячик. Дернуть за хвостик. Бросить биту в собранные вместе косточки. Примерить туфельку. Подергать за нити, посидеть на желтой башне, поглядывая в даль, где-то ли висит, то ли плывет айсберг или баржа, или маленький сюрреалистический кит.

Мир Танги чудесно нейтрален, равнодушен, отрешен. Не агрессивен. Что не всегда можно сказать о мирах других сюрреалистов.

В живописном мире Дали слишком много хорошо рассчитанного безумия. Его виртуозный рисунок слаб, капризен. Он вовлекает зрителя в неприятную игру…

Миры Эрнста захватывающе экспрессивны, но там вас могут заклевать, слопать или превратить в эхо, никогда не затухающее в живых джунглях…

В мир Дельво тянет только фетишистов женской груди.

Мир Магритта привлекает любителей парадоксов. Без обескураживающих эффектов (Свинцовые шары летят! Тьма посреди света!) он был бы скучен.

Мир Кирико, картины которого вдохновили Танги на рисование, болезненно меланхоличен, в нем можно сойти с ума от одиночества…

Дьявол-Бунюэль смеется над зрителем, в его сюрреалистическом киномире теряешь остатки идеализма. И лезешь под стол, поправляя загнувшийся кусок ветчины на бутерброде.

…

Танги взрослел, старел. А его искусственный мир развивался. Башни обтянулись оболочками, появились экраны, стержни, дупла, обелиски, спруты, города, северные сиянья, волосяные стены, колонны, кристаллы…

Океан или живая почва зыбкой планеты превращался в песчаные дюны, в плато из затвердевшего света, в полиэтиленовые поверхности…

Башни росли, остроугольные формы заменяли закругленные, биоформы касались и оплетали друг друга. Появились конструкции, напоминающие скалы или бумажные листки, парящие в воздухе.

Иногда открывались странные глаза, похожие по сюрреалистической традиции на яичные желтки (в отличие от желтков Дали, глазуньи Танги рвотного инстинкта не вызывают).

Танги работал над чем-то вроде универсального ландшафта, внутри которого могут вырастать и существовать различные объекты. Драматические события первой половины 20-го века оставили в этом мире мрачноватый след, хорошо заметный на ранних, не оригинальных работах мастера. Экзистенциальный покой средних и поздних работ Танги ничем не нарушается. Огненная колесница истории катится мимо, не опаляя художника.

…

Прилив света и покоя.

Рай для мизантропа-отшельника.

Или для искателя пластмассового жемчуга.

Сад отдыха и полета.

Планета не для людей…

Запустил