Леонид Назаров. Исполнители: Герман Орлов, Нина Ургант, Дима Троицкий, а дальше – долгое перечисление ансамблей, инструменталистов… Отличная пластинка во всех отношениях! Но более всего я дорожу автографом: «Николаю Сотникову – сердечно. Ю. Воронов. 1/Х.92». Подарил и сказал: «Обратите особое внимание на песню (я её больше всех люблю!) “Между Каннами и Ниццей”. Послушайте, и вы всё поймёте. Вот ради этого стоило отправляться в такую даль!»

Вечером того же дня я поставил на старенький электрофон подаренную пластинку и стал дожидаться…

Между Каннами и Ниццей

в ресторане путевом

спела русская певица

о берёзе под окном…

Дальше уже можно не цитировать: всё и так понятно! Эмигрантка во втором, а то и в третьем поколении, более чем скромный ресторанчик, случайный посетитель, тоже эмигрант из России, глубокий уже, вероятно, старик: «Ты мне спой, а я заплачу. Я слезами заплачу!»

Россия, Ленинград всегда были с ним неотступно. Он тяготился своим немецким собкорством и, как он мне прямо признавался, как блокадник с трудом, чисто психологическим, общался, даже через переводчиков, с местными. Если бы он узнал, что зимой 2004 года в мемориальном зале под памятником Михаила Аникушина героям блокады будет НА РАВНЫХ с фотографиями блокадного Ленинграда развернута выставка гитлеровских вояк, он бы непременно получил новый, роковой для него инфаркт! Такого кощунства блокадный подросток бы не вынес.

Надо сказать, что мы до той встречи в «Европейской» с Юрием Петровичем были знакомы заочно: во-первых, ему в Берлин переслали тот номер журнала «Москва», где была напечатана моя рецензия на его книгу стихов о блокаде (а фактически – эскиз творческого портрета) под названием «У памяти великой на посту». Эта публикация пришлась Воронову по душе и заочно нас подружила. Во-вторых, у нас было несколько друзей-посредников: однокурсник и друг юности Алексей Гребенщиков; поэт-фронтовик, первый учитель в литкружке при Дворце пионеров Леонид Хаустов; поэт-блокадник Олег Шестинский. Впоследствии я подружился с композитором Леонидом Назаровым, который Воронова просто боготворил!

Постепенно, шаг за шагом, при работе над сборником стихов Воронова для «Лениздата» мы стали сличать наши вкусы, взгляды, позиции. И оказались очень во многом единодушны. Не скажу, что замечаний у меня не было – были, но мелкие, и в основном касались они композиции. Воронов стихами очень дорожил, чего я не могу сказать о его отношении к своим газетным публикациям. Когда я ему напомнил о его самой первой брошюре в «Библиотечке “Комсомольской правды”», он махнул рукой: «Из прозы ценю только блокадный дневник. А вот стихи – другое дело! Смотрите!..» И вынул из портфеля старенькую, довоенную ещё ученическую тетрадку: «Это моя первая поэтическая летопись блокады!»

Будем честны – никого не желая обидеть, я всё же утверждаю, что после Николая Тихонова и Ольги Берггольц блокадная лирика Юрия Воронова – высшая ступень этой святой для нас темы. Нет здесь возможности раскрывать тезисы дальше, но даже лучшие блокадные стихи Олега Шестинского, Олега Цакунова (самого молодого из блокадников-лириков) и Анатолия Молчанова такой блокадной панорамы не дают. И – такого обобщения.

Юрий Петрович очень гордился высокой оценкой своих блокадных стихов Николаем Тихоновым и Расулом Гамзатовым. Оказывается, Гамзатов как редактор дал ему очень важный совет – заменить всего лишь строчку и предложил свой вариант. Действительно, строка заиграла и окрылила всё стихотворение. Воронов неизменно показывал на эту гамзатовскую строку и говорил с гордостью: «Как он, не ленинградец, всё точно подметил и какой верный, единственно правильный акцент сделал!».

…Ушел с политической арены, причём абсолютно бесславно, Подгорный. Исчез со страниц прессы Соляник. Наступали новые времена. Прятать Воронова было больше не надо, и он вернулся в Москву. (Удивительная всё же страница истории нашей прессы!) И тут началась кадровая чехарда. Во многих кадровых отношениях он оказался фигурой привлекательной: опальный, независимый, да ещё поэт, да ещё гражданин… Был штатным секретарем Правления Союза писателей СССР, главным редактором «Знамени», главным редактором «Литературной газеты». Всюду – очень недолго! Мне лично говорил, что особенно он «не вписался в “Литгазету”». А дальше – и взлёт, и тупик. Нужен был завотделом культуры ЦК КПСС. При ком и «при как» (шутка Воронова) вы уже знаете почти все. Результат – ещё один инфаркт и резкое общее ухудшение здоровья.

Как мне говорила моя приятельница, личная ученица академика Вотчала и стажёрка аса кардиологии, обладателя золотого стетоскопа профессора Мясникова, цитируя Вотчала, «после инфаркта, особенно второго, живут либо десять секунд, либо десять лет».

Конечно, суперлекарства, суперуход должностного лица такого ранга сделали своё дело, но общий тонус у Воронова становился всё ниже и ниже. Он радовался только редким приездам в Ленинград: «И станет светло и легко мне, как тополю после дождя», грезил сиренью на Марсовом поле. Я его спрашивал: «Но ведь и в Москве есть сирень?!» Юрий Петрович печально улыбался: «Но ведь и в других городах есть белые ночи, но разве это ТЕ белые ночи?!»

У меня хранится как драгоценная реликвия пригласительный билет на спектакль Театра имени Ленинского комсомола «Такая долгая зима», можно сказать, спектакль-концерт по мотивам блокадных стихов Воронова. Никогда не забуду блестящий режиссёрский ход: открылся железный занавес, в зале и на сцене полностью погас свет, и лишь морозный парк сиял перед нами! Блокадная зима была трагедийна, но была и прекрасна своей трагедийностью, что доказал ещё Николай Тихонов в своей поэме «Киров с нами».

Поэт Юрий Воронов, композитор Леонид Назаров и график Андрей У шин – иллюстратор многих книг Юрия Воронова все вместе силою тройной своих искусств запечатлели для нас облик блокадного Ленинграда. Низкий им поклон! Вечная слава их творческому подвигу!..

В общении со мной Юрий Петрович держался скорее не как отец, а как старший брат – заботливый, доброжелательный. Появляясь в другие свои приезды на пятом этаже «Лениздата», как правило, по вечерам, он неизменно спрашивал меня, не устал ли я, успел ли перекусить, и тут же командовал: «Заваривайте чай! Есть сыр и вкусный пряник!» Я любил с ним тихо беседовать в эти часы, когда в лениздатовские окна уже глядела иссиня-чёрная Фонтанка, в которой золотыми блёстками отражались фонари.

«Скучаю! А решиться переехать не могу! Хотя и чувствую, что надо, надо возвращаться!..» – делился со мной как с младшим товарищем Юрий Петрович. О студенческих, факультетских годах рассказывал он мне очень мало, но однокурсников видеть хотел всегда. «Вот что, я тут зайду в “Ленправду”, а вы пока обзвоните наших ребят! Мальчишник собираем!» Не скрою теперь, спустя годы, что далеко не все