Юля стояла, прижимала к животу зеленый свой мяч и не двигалась с места.

— Юля! — не выдержала я и громко позвала ее, рискуя, что услышит весь наш чертов дом. — Юля!

Она перехватила мяч поудобнее и побежала, громко топая неуклюжими ногами в тяжелых ботинках. Остановилась возле кустов, нырнула в заросли и вернулась оттуда уже без мяча.

— Ди-на… — Юля подбежала ко мне. — Мяч! — Она показала рукой на кусты. — Кры-ша!

Какая же она умница, моя Юля! Ни один человек на свете не понимал меня так, как она, — ни бабушка, ни Димка, ни даже мама.

Мы поднялись с ней на крышу. Юля сидела на бордюре — я крепко держала ее за руку, — показывала вниз, на заросли, где она оставила мяч, и все повторяла: «Ди-на, мяч, кры-ша…» А я все пыталась ей объяснить, почему меня так долго не было, и скармливала конфеты.

— Понимаешь, Димка, мой брат, не хочет, чтобы мы с тобой играли. Но это ничего, мы будем приходить сюда, на крышу, — здесь ему нас не найти. А когда-нибудь все-таки съездим на кладбище. Помнишь, я тебе обещала? Там хорошо, спокойно, тихо и можно ни от кого не прятаться. Там моя мама и бабушка. Там много цветов и деревьев, а памятники попадаются такие красивые! У моей мамы тоже очень красивый памятник, а у бабушки просто крест. Мы обязательно туда как-нибудь съездим, и ты сама все увидишь. А с мячом ты хорошо придумала, ты просто умница, Юля! Я очень по тебе скучала.

Я говорила и говорила, и никак не могла остановиться — ведь больше недели я, в сущности, молчала: наши разговоры с Димкой не в счет, потому что они — не то, совсем не то! Только с Юлей я говорила по-настоящему, так, как хочется мне, а не Димке. Скорее всего, она почти ничего не понимала, да это и неважно. Я говорила наконец-то свободно и так увлеклась, что не заметила, как выпустила Юлину руку. И не почувствовала, что на крыше мы уже не одни.

— Ди! — испуганно вскрикнула вдруг Юля, вытянула вперед руки, словно защищаясь от кого-то. И отпрянула назад, и… начала терять равновесие. А я растерялась. Я совершенно растерялась!

— Динка!

Меня отбросило назад, от бордюра, от Юли — в тот момент я не поняла, что это был Димка. Увидела и поняла я, когда Димка был уже возле нее. И еще поняла, смутно, неопределенно, что он здесь лишний, что спасти должна я, что Юля Димки боится, что Димка — враг, общий наш враг. И бросилась к бордюру спасать, защищать. Она судорожно пыталась ухватиться за край, но тело ее слишком сильно накренилось назад, а руки не находили опоры. Димка, нагнувшись, стоял над ней, широко расставив ноги и руки, словно загораживал от меня. И тут я увидела, как легким, почти незаметным движением он толкнул ее. Юлины ноги в тяжелых ботинках задрались вверх — и ее не стало. Я слышала, как страшно закричал Димка, бросился на меня и повалил на пол крыши, но ничего уже не чувствовала и не видела. Только пустой бордюр, на котором больше никто не сидел.

Солнечный свет пробивается сквозь тонкую занавеску спальни. Новое утро. А выход так и не найден. Выход найти невозможно! Даже во сне он не может об этом забыть, даже сон не дает ему отвлечься.

Сегодня годовщина их свадьбы. Девять лет вместе… Вернее, не так: восемь — действительно вместе и год — условно.

Мужчина поворачивается к жене — та спит, дыхание ровное и спокойное, но у губ и на лбу скорбные складки. Они появились за этот год, год условного их сосуществования. Пройдет совсем немного времени, и она превратится в самую настоящую старуху, если выход не будет найден.

Да, годовщина свадьбы. Надо бы отметить. Нет, не надо бы, а обязательно надо отметить. Шикарно отметить. Он вот что сделает: купит ей дорогое красное платье и туфли к нему, нарядные красные туфли на шпильках. И еще дорогого, изысканного вина — им вместе. А себе купит черный костюм.

Свадьба-похороны.

Про похороны — лишняя мысль. Откуда она вообще взялась? Похороны ни при нем — сегодня день свадьбы. Надо успеть подготовиться.

Он идет в ванную, тщательно бреется. Жена уже встала, слышно, как она возится на кухне, готовит завтрак. Шипит масло на сковородке. Жарит яичницу?

Красное платье и туфли на шпильках — неплохая идея! Почему она не пришла ему в голову вчера? Было бы легче засыпать. И просыпаться тоже было бы легче. Праздник… А может быть, это и есть выход? Праздник на двоих — муж и жена за столом, вино играет в хрустальных бокалах, девять лет вместе.

Надо успеть подготовиться до ее прихода…

Вечер. Он в черном костюме. Ждет. Посматривает нетерпеливо на часы — жена немного задерживается, а он так боялся не успеть.

Свадьба-похороны, чья-то ранняя смерть… Опять эта неуместная мысль! Свадьба, свадьба, сегодня у них только свадьба.

Звонок в дверь. Наконец-то! Мужчина берет со стула пакет с красным «свадебным» платьем и идет открывать. Ему отчего-то немного не по себе, но вместе с тем радостно.

Берется за замок и вдруг понимает: выход будет найден в семь сорок, и удивляется, как раньше не мог понять этого. В семь сорок — ну конечно!

Жена смотрит на него настороженно, даже с какой-то опаской. Наверное, из-за костюма. Он подает ей пакет и просит переодеться.

Возится она довольно долго, но когда возвращается из спальни, он приходит в самый настоящий восторг — ей так идет это платье! И ведет ее за руку к накрытому столу в гостиной.

— У нас сегодня праздник? — Она смотрит на него с боязливой улыбкой, хочет спросить о чем-то еще, но не решается.

— Разве ты не помнишь? Годовщина свадьбы.

— Вот как? Ну да, конечно. Как я могла забыть?

Они садятся за стол, женщина складывает руки на коленях — ей неловко и страшно, она как будто чего-то от него ждет. Ну да, вина, у них ведь праздник. Вина и поздравлений.

Он разливает вино по бокалам, поднимается, чтобы провозгласить тост.

— Наташа!

И не может ничего провозгласить — мысли о свадьбе разбежались, мысли о совместно прожитой жизни куда-то ушли, в голове застучало: в семь сорок выход будет найден. И вместо того, чтобы поздравлять, он начинает просить за что-то прощения.

— Наташенька!

Женщина смотрит в настоящем испуге, закрывает лицо рукой, словно хочет отгородиться от него. Тогда он понимает, что говорит совершенно не то, сбивается и довольно долго молчит. Но нужно сказать, нужно обязательно что-то такое сказать… Что? Ах, да, нужно поздравить.

— Наташа, я нас поздравляю. Девять лет мы прожили вместе…

Девять — не правда, девять — оскорбительная для нее ложь, потому что вместе, по-настоящему вместе, прожили они только восемь, а последний год… В нем-то, этом последнем годе, все и дело, все несчастье и ужас, из-за него и нет теперь выхода.