вшивом частном архиве Мадрида. Посудите сами, милейший, это же конец пятнадцатого, начало шестнадцатого веков! Генуя находилась в состоянии войны с Испанией, и ничто, никакие адвокатские ухищрения не могли бы спасти честное имя консула, уличенного с тайных связях с влиятельной испанкой! Его счастье, что он погиб задолго до этого суда.

– Безусловно! – согласился я, ровным счетом ничего не понимая.

– Вот видите! – обрадовался профессор. – Вы сами, кажется, приходите к правильному выводу.

– Вы, прямо-таки, ясновидящий! – польстил я.

– Так смелее же! Сформулируйте то, что уже должно быть ясно пятилетнему ребенку!

Опасаясь, как бы профессор в запальчивости не схватил меня за грудки, я на всякий случай отошел от него на шаг.

– Ну-у, – протянул я, лихорадочно стараясь понять, что Курахов от меня хочет. – Вывод, естественно, однозначный… Правильнее было бы сказать, что в этом вопросе все ясно, как днем…

– Правильно! Правильно! – на удивление высоко оценил мои познания в истории профессор. – Все ясно, как днем: никаких сношений у последнего консула Солдайи[2] Христофоро ди Негро с графиней Аргуэльо не было и быть не могло. Все это легенды, лженаучные представления о жизни вельмож генуэзских колоний.

– В самом деле! – пробормотал я. – Какая, право, глупость, полагать, что…

Профессор оборвал мои потуги выразиться умно, взял меня под руку, прижался к моему плечу и горячо зашептал:

– Так объясните это, милейший, своим подельщикам, этим варварам и двоечникам, в особенности Уварову, неизлечимо страдающему высоким самомнением! Объясните им, что негоже опускаться до того, чтобы копаться в вещах своего учителя. Обещаете?

Я проникся таким благоговеющим уважением к профессору и его познаниям, что с огромным трудом посмел огорчить его:

– Я бы с радостью, Валерий Петрович! Но вся беда в том, что я не знаю, о ком вы говорите.

Профессор вмиг оттолкнул меня от себя. В темноте я смог увидеть лишь, как гневно блеснули в свете луны его глаза.

– Что значит, вы не знаете, о ком я говорю? Вы все продолжаете упорствовать? Вы же только что ехали с ними на машине!

– Клянусь вам, что я оказался там случайно, и знать не знаю ваших двоечников, и не имею никакого отношения к обыску в вашем номере!

Профессор помрачнел. Глядя себе под ноги, он неторопливо прошелся по тропе вперед-назад, потом встал напротив меня, смерил долгим взглядом и холодно произнес:

– Но у вас же есть запасной ключ от моего номера!

– Да, есть. Но это еще не говорит о том, что я причастен к обыску.

– А что вы делали у моих дверей во время обеда?

– Искал следы, которые мог оставить преступник.

– Вас кто-нибудь об этом просил? Вы уполномочены вести расследование?

– Меня просила об этом Марина.

– Марина? – удивился профессор, и мне показалось, что упоминание о падчерице было ему неприятно. – Но я, собственно, не просил ее об этой услуге.

– Она мне сказала, что вам угрожали, пытались шантажировать, и вы нуждаетесь в защите.

Кажется, профессор не ожидал, что я был настолько осведомлен в его делах. Он надолго замолчал, подобрал с земли сухую веточку и стал нервно постукивать ею себя по ноге.

– Хм-м, Марина, – произнес он, глядя в море. – Она, конечно, девочка хорошая, но иногда проявляет излишнюю активность и инициативу. Вся в мать… Так что она вам сказала?

Он повернулся ко мне. Я понял, что разговор переходит в выгодное мне русло. Кажется, я знал то, о чем профессор предпочитал не распространяться.

– Она мне рассказала, что в Киеве вам угрожали по телефону, – повторил я. – Требовали от вас какие-то исторические документы.

– Болтун – находка для шпиона, – резюмировал Курахов. – А почему она рассказала об этом вам?

– Когда-то я возглавлял частное сыскное агентство.

– Ах, вот оно в чем дело! Значит, вы – сыщик?

– Бывший сыщик, – уточнил я.

– И никаким образом не связаны с этими, так сказать… Впрочем, мне и так уже ясно, – за меня ответил Курахов. – Я вас не разглядел. В истории вы, действительно, полный ноль.

– Но, может быть, не совсем полный, – чувствуя себя задетым, попытался возразить я.

– Полный, милейший, полный! – заверил меня профессор. – Впрочем, вы должны быть этому только рады, так как ваша неандертальская ограниченность в вопросах истории стала для вас же неопровержимым алиби… Что ж, тем лучше. На этой оптимистической ноте и завершим нашу, так сказать, полуночную беседу. Заявлять в милицию о случившемся я не буду, от нее мало толку. Ваши сыскные потуги прошу приостановить, я в них не нуждаюсь. И впредь все вопросы, касающиеся меня, решайте со мной, а не с Мариной.

Он, в самом деле, намеревался подвести черту под нашим разговором, но я еще не выяснил главного: что он успел увидеть до того, как окликнул меня из-за дерева.

– Извините, Валерий Петрович, – произнес я, – но приостановить свои сыскные потуги, как вы сказали, я не могу.

– Что?! – Курахов вполоборота повернулся ко мне. – Что значит – не можете? Я не желаю, чтобы вы совали нос в мои дела! Слышите? Я не нуждаюсь в ваших услугах! Потрудитесь забыть о том, что произошло.

– Профессор, речь уже идет не о ваших делах, а о тех, которые касаются лично меня.

– Хулиганство в моем номере никак не может касаться лично вас.

– Хочу напомнить, что сегодня пострадал не только ваш номер.

– Правильно! – со злой улыбкой ответил профессор. – Вот и занимайтесь только этим номером! И чтобы я вас не видел под своими дверями!

– Неужели вы не понимаете, – теряя терпение, громко, почти криком, сказал я, – что все это – дело рук одного человека или одной группы людей!

– Что – "все это"?

– Обыск в вашем номере, – стал перечислять я, не сводя глаз с лица Курахова. – Ограбление номера молодоженов. И, наконец…

– Все! – вдруг перебил меня профессор. – Достаточно. Ваши проблемы мне ни к чему. Дальнейшее меня не интересует.

– Вы знаете, о чем я хотел сказать?

– Нет, я ничего не знаю.

– Но вы же видели…