– Да, – ответила я, в третий раз пытаясь накрутить на вилку непокорную лапшу. – Я думала о том, гордились бы они мной или нет.

– Я тоже об этом думал, – признался он. – Мне же почти тридцать, но в каком-то смысле я все еще чувствую себя ребенком, который ждет одобрения родителей.

Я кивнула:

– Я тоже все еще чувствую себя ребенком.

– Думаешь, так будет всегда?

– Не знаю. Возможно. Может быть, некоторые люди всю жизнь остаются в душе детьми.

– Надеюсь, я из их числа.

– По-моему, так и есть, – сказала я, наблюдая за парочкой тинейджеров, проходящих мимо по тротуару. Девушка остановилась, чтобы ее парень зажег ей сигарету. Она глубоко затянулась, перебросила волосы через плечо так, как это делает каждая девушка, когда ей шестнадцать.

– Ты когда-нибудь курил? – спросила я.

– Не-а, – ответил он. – Но я пробовал. Разве мы все этого не делали?

Я усмехнулась:

– Первый раз я выкурила…

Кэйд удержал меня за руку.

– Подожди, дай я угадаю…

– Гвоздичную сигарету, – выпалили мы хором и расхохотались.

Он потянулся еще за одним спринг-роллом, и вдруг его глаза стали серьезными.

– Забавно думать, что наши родители делали все то же самое. Курили гвоздичные сигареты. Попадали в неприятности. Чувствовали себя потерянными.

– Ага, – согласилась я. – Разве не это великое открытие взросления?

Кэйд кивнул:

– Вот именно. Наши родители об этом не думали, и мы не думаем. Может быть, никто об этом не думает.

– Согласна. Я до сих пор не могу поверить, что мои статьи появляются в газете.

Он усмехнулся:

– И кто бы мог подумать, что мальчишка, отказавшийся учиться играть на фортепиано и с трудом подбирающий несколько нот на бас-гитаре, окажется во главе продюсерской компании?

– Родители гордились бы тобой, – уверенно сказала я, – очень бы гордились.

Кэйд отвел глаза, и я подумала, что мои слова коснулись его сердца. Он на мгновение поджал губы, потом снова посмотрел на меня:

– Как познакомились твои родители?

– Они встретились в Биг-Суре, – сказала я.

– В Биг-Суре?

– Ну да, они же были хиппи. Мама и ее лучшая подруга ехали по автостраде номер один в автобусе «Фольксваген», а отец с приятелем голосовали на дороге.

– Не может быть! – воскликнул Кэйд.

– Они сразу же влюбились друг в друга и провели уик-энд в Биг-Суре в каком-то палаточном лагере с видом на океан. Для меня эта история всегда казалась волшебной, во всяком случае, в том варианте, в каком я слышала ее от бабушки.

– Я там никогда не бывал, – сказал Кэйд.

– А мне всегда хотелось туда поехать, – призналась я, – чтобы пройти по следам любовной истории моих родителей.

Я на мгновение замолчала, вспоминая то, что рассказывала мне бабушка о чудесном времени в жизни моих родителей. Мама была красавицей с золотыми волосами, оливковой кожей и глазами цвета моря. Папа всегда был хорош собой, и особенно в 1971 году: сильные руки, теплая улыбка и темные волосы, завязанные сзади в конский хвост. Он поразил маму своей страстью к жизни, мечтами о будущем и игрой на гитаре. Судя по всему, он сыграл по просьбе мамы ее любимую песню Джоан Баэз и при этом знал все слова.

– Они были родственными душами, – продолжала я с легкой завистью. – Если ты веришь в подобные вещи.

Кэйд пожал плечами.

– Не знаю, верю ли я, – сказал он. – То есть я хочу верить, что в жизни каждого человека обязательно бывает одна настоящая любовь, когда он встречает того, кто его дополняет. – Он покачал головой. – Но так ли это на самом деле?

– Тебе когда-нибудь разбивали сердце? – спросила я, не отвечая на его вопрос.

– Да, – просто ответил он.

Я не стала расспрашивать его, но мне стало интересно, какая девушка бросила его. Была ли она красива? Была ли она из мира музыки? Или она до сих пор присутствует в его жизни? И хотя я сама оплакивала потерянную любовь в колледже куда дольше, чем в этом признавалась, едва ли я могла бы сказать, что мне разбили сердце в общепринятом смысле этого выражения. Да, мне было больно. Но сердце мое не разбилось по-настоящему.

– Что ты носишь в этом медальоне? – спросил Кэйд, пока официантка доливала воду в наши стаканы.

Я мгновенно поднесла руку к шее и посмотрела на крошечное украшение, которое носила все эти годы. Я так редко его открывала, что, честно говоря, не могла вспомнить, когда же я это делала в последний раз. Но мне показалось совершенно естественным сделать это перед Кэйдом, поэтому я нажала на замочек. Медальон раскрылся, и крошечный кусочек раковины оттенка молочного нефрита упал мне на ладонь. Я протянула его Кэйду.

– Дедушка нашел эту раковину на пляже в Нормандии во время войны, – объяснила я. – Раковина разбилась, но я всегда ношу с собой ее маленький осколок на счастье.

– Мне нравится. – Глаза Кэйда сверкнули. – Я был в Нормандии.

– Правда?

Он кивнул:

– Моя мама всегда хотела увидеть север Франции. Ей так и не удалось там побывать, поэтому моя тетя повезла туда меня. И хотя ей это было не по карману, она взяла кредит, и мы полетели в Париж.

Кэйд надолго замолчал.

– А потом я увидел, как она плачет на берегу. – Он вздохнул.

– Ты возвращался туда?

– Нет. С тех пор я там не бывал. Но мне бы хотелось поехать. – Кэйд улыбнулся. – Может быть, мы сможем съездить туда вместе и найти для тебя еще одну раковину.

От этих слов мне стало тепло на душе.

– Как ты посмотришь на то, чтобы мы заключили с тобой соглашение? – продолжал Кэйд. – Мы поедем туда вместе ради воспоминаний. – Он легко коснулся моей руки. – Что скажешь?

– Я скажу «да».

16 ноября 2008 года

– Привет, – сказала я Райану, кладя ключи на кухонный столик.

– Привет, – откликнулся он и поцеловал меня в щеку. – Как продвигается твое расследование?

– Хорошо, – рассеянно ответила я.

– Просвети меня. Расскажи мне что-нибудь о нашем городе, чего я еще не знаю. Чтобы я удивился.

– Я это сделаю за ужином, обещаю. Сейчас мои мысли в полном беспорядке. – Я не солгала.

Райан долго смотрел на меня. Я избегала его взгляда.

– Надеюсь, наши дети унаследуют твой нос, – сказал он. – Он чертовски милый.

Я прикусила губу.

– Райан, я не уверена, что я…