Мамочки… И что же из моей иллюзии видела Щукина? А если видела всё?.. Ладно этот старинный автомобиль, а если видела, как я валялась в постели с ректором?!.

– Я думала, вы уже оставили свои шуточки, – продолжала Светлана Емельяновна, и было похоже, что она вот-вот расплачется, – но вы опять за свое!..

– Ничего я не делала! – возмутилась я, безудержно краснея.

– Ничего не делали?! – взвизгнула Щука на децибелах, так что уши заложило.

Я оглянулась и обнаружила, что все студенты смотрят на меня. И конечно же, никто их них мне не верил, я видела это по взглядам – недоуменным, немного испуганным, осуждающим. А я краснела всё сильнее, и ничего не могла с собой поделать.

– Вы что вообразили? – отчитывала меня Щукина. – Торнадо? Или последний день Помпеи?

– Почему вы решили, что это – моя вина? – грубо ответила я, решив защищаться до последнего.

– Потому что я ещё не выжила из ума и не ослепла! – Щукина затрясла головой и тоже начала краснеть – но не от стыда, а от праведного гнева. – Вы вообразили гепарда, и он от вас, моя дорогая – да-да! именно от вас! – скакнул в окно!

Студенты взволнованно зашептались, а я перевела дух – возможно, Щука не увидела, кто был этим гепардом.

– Может, это Анчуткин, Светлана Емельяновна? – предположил Царёв, и Щукина заметно смешалась.

Все мы посмотрели на Анчуткина. Он сидел сгорбившись, вцепившись в столешницу, и был бледный до зелени.

– Боря? – позвала я и толкнула его в плечо.

– Отстаньте от меня! – крикнул он и упал головой на стол, уткнувшись лицом в ладони.

Такого от примерного ботаника не ожидал никто, и Щукина совсем растерялась.

– Обо всем будет доложено ректору, – пригрозила она нам. – Он сразу поймет, кто это сделал, и тогда…

Дверь аудитории распахнулась, стукнувшись о стену, и появился тот, кому собиралась жаловаться Щука – ректор собственной персоной.

Кош Невмертич был бледный – почище Анчуткина. Он обвел взглядом студентов, увидел меня и дернул головой, будто шею у него свело судорогой.

– Краснова, – произнес он сквозь зубы. – На выход. С вещами.

Я медленно поднялась, забирая сумку и забыв на столе тетради, и мелкими шагами пошла к ректору. Признаться, я струхнула не на шутку, потому что на левой щеке Коша Невмертича красовались две свежие царапины, а к лацканам дорогого пиджака прилип стеклянный осколочек, зловеще блеснувший, когда на него попал солнечный луч.

– Прошу, – ректор жестом предложил мне пройти вперед, и я вышла из аудитории, лихорадочно придумывая оправдания. Хотя… какие оправдания? А что случилось-то?!

В коридоре меня ждала Ягушевская, и вид у нее был чрезвычайно серьезный.

– Идите за мной, Краснова, – сказала она, и я поплелась за ней, косясь через плечо на ректора.

Мы все зашли в кабинет Ягушевской, и она вынула из футляра деревянные палочки-рогульки.

– Откройте сумку, Василиса, – сказала она мягко, – и выкладывайте всё из нее на стол.

– Зачем? – удивилась я, открывая сумку и доставая блюдце, яблоки, тетради и учебники.

Каждый предмет Ягушевская самым тщательным образом проверяла – водила над ним рогульками, но ничего не происходило. Я уже не раз видела, как преподаватели «Ивы» орудуют этим странным прибором, и никогда ничего не происходило. Да и что могли сделать две палочки?!.

Я вспомнила, что до сих пор у меня на голове кокошник, и почувствовала себя совсем по-дурацки. Сняв кокошник, я и его положила на стол, рядом с набором иголок, которые на лабораторной по артефакторике полагалось превратить в серебряные ложки.

Серенькое перышко, прилипшее к янтарной бусине, закружилось, легко падая на пол. Я проследила за ним взглядом, сморгнула – и перышко пропало. Наверное, это было продолжением иллюзии.

Когда все предметы были обследованы, Барбара Збыславовна посмотрела на ректора и чуть пожала плечами, словно говоря: ничего не понимаю.

– Что-то есть при себе? – спросил ректор у меня. – Какие-то артефакты? Странные вещицы?

– Ничего, – коротко ответила я.

Барбара Збыславовна без особой надежды проверила меня, поводив палочками над моей головой, по спине и перед лицом.

– Ничего не понимаю, – сказала она, обращаясь к Кошу Невмертичу, как будто меня рядом не было. – Может быть, одно из свойств Жар-птицы?

– Впервые о таком слышу, – процедил он сквозь зубы, быстро взглянул на меня и сразу отвел глаза.

– Мы многого не знаем об этих особях, – возразила Ягушевская.

– Может, вы мне что-нибудь объясните? – осмелела я.

– Может, вы помолчите, пока старшие разговаривают? – спросил ректор.

Я вспыхнула от обиды. Каким снисходительным тоном это было сказано! Как будто я – форменная малолетка!

– В любом случае, я не вижу злого умысла Красновой, – сказала Барбара Збыславовна. – Вообще никакого умысла с ее стороны не вижу.

– Зато я вижу, – проворчал Кош Невмертич, а потом произнес громко и преувеличенно вежливо: – Расскажите-ка нам, Краснова, каким образом вы провернули этот фокус?

– Какой фокус? – я начала закипать. – Я просто выполняла задание! Светлана Емельяновна сказала представить ситуацию…

– Из прошлого, – подсказал ректор.

– Из прошлого, – согласилась я, – и попытаться ее исправить.

– И вы представили меня, – опять подсказал он.

– Вас, – ответила я, немного смутившись. Рассказывать обо всем при Ягушевской мне не хотелось, и я даже не знала – имею ли я право рассказать при ней всё. – Но я ничего не материализовывала… просто вообразила, как раньше…

– Василиса, – вмешалась Барбара Ягушевская и посмотрела уже знакомым взглядом – сочувствующим и жалостливым, как будто я была умственно отсталой, – дело не в материализации иллюзии. Материализацию вы успешно и давно практикуете, мы в этом все убедились. Но в это раз произошло нечто другое. Вы призвали Коша Невмертича, заставив прилететь к вам против его собственной воли. Это совсем другое колдовство – очень сильное…

– Я тут ни при чем! – гневно взвилась я, понимая, что на меня собираются снова повесить что-то, чего я не совершала. Как прошлогодние пожары, которые устраивала Марина Морелли.

– Уверена, что вы не виноваты, – успокоила меня Ягушевская. – Я настаиваю, что был применен сильнейший древний артефакт. Но сомневаюсь, что Краснова сумела бы пронести его в «Иву» и тем более им воспользоваться.

– Спасибо! – съязвила я.

Пожалуй, это было еще обиднее, чем получить прозвище «колобок». А Барбара Збыславовна и Кош Невмертич снова заговорили между собой, не замечая меня.

– Здесь согласен, – кивнул ректор.