– Не хочу любить, – сказала Даша вслух. – Любовь – болезнь. Вирус. Антибиотики не помогают.

Упавшие на щеки мокрые волосы пока не просохли от растаявшего в них снега. Даша отпила горячий чай. Поморщилась. Встала и, укутавшись в плед, пошла в спальню – одеться.

В маленькой спальне казалось теплее. Хотя из окна дуло: финские стеклопакеты пропускали российский ветер.

Снег за окном перестал идти. Светлый воздух заполнил, залил пространство двора, укутал его и приглушил звуки скребков появившихся дворников. Сквозь расплывчатый туман раннего зимнего утра пробивался желтый свет кухонных окон в доме напротив. Люди вставали и начинали день.

Даша поежилась. Она не хотела начинать день.

В большой гостиной стояли два мольберта и прислоненный к стене широкий пустой квадрат из некрашеного дерева в ее рост. На расстеленном пластике на полу были навалены мотки ниток, ржавая, подобранная на улице, проволока, крупные гайки и куски ломаного металла. Отдельно на краю пластика были сложены руки, ноги и головы детских кукол: некоторые со все еще приклеенными волосами, другие же лишились волос в ходе трудной кукольной жизни. Рядом – аккуратно, в определенном порядке – лежали разных размеров молотки, гвозди, отвертки, шурупы, найденная у чужого гаража кривая доска в интересных разломах и главный инструмент художника – клей COSMO CA-500.200: он клеил все. Раньше при создании композиций Даша не могла приклеить пластик к железу, теперь могла. Приклеивала. Только нужно было работать в резиновых перчатках, иначе кожа сойдет.

– Любовь – вирус, – повторила Даша. Засмеялась: – Не хочу заболеть. Хочу заболеть.

В противоположном углу гостиной – у жалобно вздыхающей батареи – стояла маленькая, тщательно вычищенная клетка. Клетка была пуста. Даша старалась на нее не смотреть.

Она села на пол рядом с разложенными на пластике предметами, которым предстояло воссоздать блуждающий, прячущийся в ее сознании образ, и долго глядела на них. Затем встала, пошла на кухню и принесла пакет с мусором. Надела одноразовые перчатки, развязала пакет и выбрала оттуда морковные очистки и огрызок яблока.

– Любовь начинается с мусора.

Даша расположила огрызок в центре деревянного квадрата и залакировала его лаком, предохраняющим от разложения. Приклеила. Затем окрутила пространство вокруг проволокой, придав ей форму сердца с шипами из маленьких скрепок. Выбрала лысую кукольную головку с голубыми незакрывающимися глазами и прибила в левом углу будущего панно. На головку Даша наклеила морковные очистки – развевающиеся оранжевые волосы. Залакировала. Отошла.

Пустота квадрата дерева перед ней обрастала деталями, начинала жить смыслом. Пустота квадрата неба за окном девятого этажа оставалась пустотой: на небо никто ничего не прибивал и не наклеивал; лишь, неведомо куда, плыли расползающиеся в клочья облака.

– Птицы не летают за моим окном. – Даша привыкла говорить сама с собой во время работы. – Живу в космосе. Вакуум вокруг.

Она долго работала, оживляя коллаж осколками и обломками когда-то целых предметов, согревая комнату своим дыханием.

В конце Даша воткнула в огрызок яблока посреди проволочного сердца большую тонкую острую щепку, отколотую от старой занозистой доски.

Отошла. Посмотрела.

Получилась примитивистская, статичная, почти детская композиция с ясным сообщением: любовь – жуткая вещь. Теперь ее нужно было сделать художественным произведением – внести взрослое мастерство, оживить другими смыслами, подтекстом.

Даша закрыла глаза, сожмурилась, затем резко открыла, чтобы проверить впечатление от созданного: можно начинать.

Даша поставила рядом с деревянным квадратом легкую этажерку с круглыми отверстиями для баночек. Некоторые отверстия были пусты: краски закончились, и она не купила новые. Придется обойтись чем есть.

Она принесла три банки с водой, расположила их на высоком табурете с пластиковым, хорошо моющимся сиденьем, разложила кисти. На работе Даша пользовалась синтетическими кистями: удобно, прочно и легко моются. Но не сейчас. Сейчас она хотела работать с натуральными. Ее любимые были колонковые – из хвоста колонка, дикого пушного зверька, но хороши только для акварели. По дереву лучше писать акрилом, и потому Даша выбрала щетину: чем гуще краска, тем тверже должен быть волос. Лучшие щетинные кисти изготавливают из волоса китайского борова, вспомнила Даша. Бедный боров, больше у него нет щетины. Да и борова больше нет. Жаль. Бегал бы себе по Китаю.

Она посмотрела на расщепленный кончик кисти и вздохнула:

– Ушла, пока он спал. Даже не знаю, как его зовут. Ничего о нем не знаю. А зачем мне знать? И так все ясно. – Провела по кончику кисти языком, словно пробовала на вкус.

Даша почувствовала, что согрелась, и утренний темный холод промерзшего за ночь двора, заливавший ее все это время, наконец испарился. Ее заполнило теплое внутреннее дрожание, как обычно перед работой и сексом. Словно внизу живота включили маленький, неровно, нервно работающий мотор. Мотор то гудел, то замирал, и нужно было поймать его ритм и слиться с ним.

– Испугалась, что все закончится, как обычно: номер телефона, смешки, обещание встречи. Еще один. Испугалась и ушла. Убежала.

Даша взглянула на ожидающий ее светлый квадрат дерева с закрепленными на нем осколками пока не написанной любви – и закрыла глаза. Она всегда так делала, перед тем как нанести первый штрих: как нанесешь, так и напишется. Она зажмурилась, представив свою любовь: легкую, радостную, прозрачную, словно акварель, но ее нужно было написать кистью из жесткой щетины китайского борова. Только тогда все получится.

Даша открыла глаза, выдавила из тюбика в банку с водой выбранную краску, размешала, обмакнула кисть и нанесла первый штрих.

Максим Строков не любил шотландцев. Не любил за шотландское помешательство на самих себе и своей исключительности. Любой приезжий ощущает это чувство местной обособленности: оно висит в воздухе, непрестанное и липкое, как пыль дождя. Как пыльца сухого вереска ранней осенью. Или у вереска нет пыльцы? Как же из него делают мед? Что-то из Стивенсона. Или из Бернса?

Максим не любил шотландцев за их романтический героизм и ощущение миссии своей никому не нужной маленькой нации. За их выдуманные и мучительно поддерживаемые традиции. За их ни на чем не основанную спесь.

Англичане были не лучше.

Строкова отправили в частную школу Инверли Холл в Эдинбурге в середине 90-х: ему только исполнилось девять. Замок, в котором находилась школа, нравился Максиму: сказочная строгая готика трех шпилей, каменные химеры по периметру крыши. Маленький Строков думал, что они охраняют замок от возможной беды. Он любил смотреть, как дождевая вода стекала вдоль туловищ химер и обрывалась вниз из раструбов их раскрытых пастей. Он любил смотреть на неровные стены замка, покрытые зеленым налетом.

До встречи с Роуз в Кембридже Максим считал, что стены были покрыты мхом. Поэтично: замшелые стены. Старая добрая Британия. Замки, рыцари, король Артур. Роуз, эволюционный биолог, со свойственным ей безжалостным стремлением к истине, объяснила, что на самом деле стены были покрыты не благородным мхом, а лишайниками.