— А может, это ее дочь?

— Не святотатствуй, Лота. Атосса была больна и никуда не отлучалась из города. Ни одного мужчины не было в Фермоскире.

— Гелона?

— Нет, нет. Я весь этот год была рядом с ними. Я бы заметила.

— Антогора?

— Ты говоришь, девочка родилась месяц назад. Антогора не слезает с коня все лето. А более никому в таком деле Священная не доверится. Может быть, все наши подозрения, Лота, — великий грех и святотатство. Давай вверимся воле богов и не будем больше говорить об этом. Великая наездница может жестоко покарать нас, а если мы усомнимся в ее даре при всех, нас сомнут. Может, завтра выяснится, что это простая смертная. А сейчас надо спать. Летняя ночь коротка.

Но, проводив Лоту, царица не могла спать. Она позвала служанку, велела ей собираться:

— Мы едем в паннорий. И чтоб никто не знал об этом.

Охранницы паннория узнали ее и беспрепятственно провели к хозяйке. Лаэрта не удивилась, она знала, что царица не утерпит и приедет сюда. Правда, она не ждала ее ночью.

— Она здесь? —спросила царица после взаимных приветствий.

— У меня в доме. Так велела Священная.

— Я хочу взглянуть на нее.

— Священная строго наказала пока не показывать ее никому, но тебе... Я думаю, Великая не выдаст меня...

Девочка лежала на боевом щите, подвешенном к перекладине. Лаэрта поднесла светильник. Яркий свет разбудил девочку, она открыла глаза, но не заплакала, а улыбнулась. Протянула к царице ручки, зачмокала губами. Годейру поразила белизна ее кожи. Обычно дети у амазонок рождались светло–коричневыми, чаще всего они были черноглазы. Эта же будто светилась изнутри. Крупные глазенки смотрели на женщин приветливо, словно синь небес опрокинулась в них. Годейра взяла ребенка на руки.

— Дай рожок, — сказала она Лаэрте, и та поднесла ей козий рог, наполненный молоком. Девочка привычно схватила губенками узкий конец рожка и начала вытягивать из него молоко.

— Говорят, что она богоданная. Будто сама Священная сказала это?

— Мне она ничего не говорила. Велела держать у себя, кормить и все.

— Как ты думаешь сама?

— Ни одна смертная женщина Фермоскиры не осмелится нарушить завет. Девочка и в самом деле будто бы упала с неба. Ты и сама понимаешь, Великая, никому в нашем? городе не удалось бы скрыть беременность. Я не знаю, что и подумать. Говорят, завтра соберется Совет Шести, и затем Священная выйдет на агору. Весь город ждет.

В полдень собрался Священный Совет. Он считался хранителем заветов великой Ипполиты, в его руках была жизнь и смерть каждой амазонки. Годейру удивило одно: на Совет позвали и Лоту. Четверо пришли вовремя, не было только Атоссы и Гелоны. Все знали о причине сбора и вполголоса обсуждали событие, о котором так много судачат в городе. Наконец появилась Священная. Атосса шла тихо, ее поддерживала под руку Гелона. На верховной жрице коричневый священный пеплос с оранжевыми каймами, белый венец в золотистых оборках. Лицо Атоссы бледно, она опирается на посох. Усевшись на свое место, Атосса долго молчала. Совет ждал.

— Прежде чем говорить о главном, — Атосса искоса глянула на Лоту, — я хотела бы передать Совету просьбу царицы. Она снова требует отдать копье полемархи Лоте. Я думаю, что теперь можно это сделать. Воля богов на ее стороне, Лота заслуживает этого высокого звания. Может быть, кто?нибудь из вас, думает по–иному?

— Царица права, — сказала Лаэрта. — Ей одной управлять басилейей и наездницами трудно. Сколько лет она была и паномархой и полемархой.

— Достойнее Лоты не найти, — буркнула Антогора.

— Да будет так. Отныне ты полемарха, Лота, и твой голос равен нашим. — Атосса закрыла глаза. Все понимали, что ей после болезни говорить трудно, и ждали.

— Молчат боги... — тихо произнесла Священная. — Молчит воительница, молчат оракулы. Я и Гелона всю ночь стояли у святых алтарей и не получили никаких знаков свыше. Мы долго думали: кем рождена девочка? Смертная могла зачать ее только осенью. Но в это время во всей Фермоокире не было ни одного мужчины. Мало того, в ту пору ни одна амазонка не покидала нашего царства. Мы не ходили в походы. Да если бы и ходили — ни одна дочь Фермоскиры не прикоснется к презренному мужскому телу, не омытому в Фермодонте и во внеурочное время. Таких грешниц у нас не было и, я надеюсь, не будет. Может быть, поэтому молчат боги. Они верят, что мы сами поймем, что девочка — их дар. Может быть, после боги скажут, чему он предназначен. Теперь говорите вы.

— Мы — Священный Совет, — сказала Годейра. — Нам нельзя ошибаться. И пока мы не узнаем... Боги не посылают на землю своих детей без причины...

— Отчего же? Разве царственная супруга Зевса не сбросила своего сына с Олимпа на остров Лемнос? И разве знала причину богиня Амфитрита, воспитавшая Гефеста? И разве не он принял нашу прародительницу как свою родную дочь? Было бы большим кощунством отрицать это.

— Если боги решили дать нам дитя, они бы сказали об этом, — заметила Лота. — Но боги молчат, ты сама говорила.

— Боги все видят, все знают, дорогая Лота. Мы много грешим, и они, я думаю, хотят испытать нас. И если мы не поймем, не поверим в божественное происхождение ребенка — мы лишний раз докажем свою греховность. И нас ждет тогда кара.

— А что если девочку родила смертная? —упорствовала Лота. — И не просто женщина, а великая грешница. Потому что зачала она свое отродье в неурочное время. Что тогда? И не будет ли на нас греха еще больше?

— Ты посмотри на нее! —воскликнула Антогора. — Если бы она была греховной... Ее нельзя не полюбить. Я сама с радостью удочерила бы ее.

— Ну и удочеряй. Зачем впутывать в это дело богов?

— Ты молчи, Лота. Видно, у тебя у самой много грехов на душе, если ты восстаешь против святого рождения. Ты и твоя мать...

— Не надо браниться, Антогора, — перебила ее Гелона. — Только два помысла между нами: или ребенок рожден смертной, или это дар богов. Третьего не дано. Мы не можем доказать первое — значит, должны признать второе. Если она рождена в грехе, мы должны убить ее. Кто решится на это, хотела бы я знать? Ты, Лота?

— Нет, я не говорю этого.

— Тогда нужно оставить ее в живых, передать Лаэрте, пусть она воспитает ее достойной воительницей, пусть не будет ей никаких послаблений. И да свершится воля богов!

— Да свершится, — сказала Лаэрта. — Пусть она будет дочерью храма.

— Как мы назовем новорожденную? — спросила Атосса.

— Агнесса[7]будет ей имя, — сказала Гелона, и никто не возразил ей.

— Да будет так, — заключила Атосса. — Совет окончен.

Через час вся Фермоскира узнала: Агнессу удочерил святой храм. Никто не сомневался, что она — дар богов. И всем хотелось верить, что она — дочь богини Ипполиты.