гранату, то будет сестринская могила". Класс выпал…».

***

Он был временами добр, чаще — саркастичен и язвителен, и мне до сих пор не понять, как в этом сильном и умном человеке уживались самые противоположные качества: болезненное стремление к справедливости и зависть к чужому жизненному успеху; необычайно острый ум и неумение взглянуть на себя со стороны; ненависть к

проходимцам и карьеристам и многолетняя обида на то, что не удалось сделать карьеры

самому.

Однажды он рассказал, как в начале шестидесятых в горкоме партии решался вопрос о

его назначении на должность завуча школы-восьмилетки. И третий секретарь, курировавший образование, промолвил вещие слова, преследовавшие потом Насонова

всю жизнь:

— Слишком умный!

Сказал — как клеймо припечатал: отныне карьера руководителя школы была для

Насонова закрыта навсегда.

— Ты только представь себе: во всем мире, в любой нормальной стране, лучшей

оценки для руководителя, чем слово «умный» — и придумать трудно. А здесь — «слишком

умный» — отрицательная характеристика…

Ведь этот поц недоделанный сам не знал, что несет, из нутра вырвалось! Ну, сказал

бы честно: нам не подходит не Насонов, а его национальность, — я это бы еще по-человечески понял…

А я слушал его и думал: нет, мой старший товарищ, на этот раз ты не прав. Для

любого начальника чужая слишком умная голова во сто крат страшнее всего остального.

Они заботятся о приемлемом фоне, они не хотят сами быть фоном.

Думаю, мысль, что не он виноват в своих бедах, а какая-то иная неодолимая сила, его, возможно, утешала. Нормальные люди не любят осознавать себя источниками своих

несчастий, но спорить с ним я тогда не решился, считая про себя, что таких, как Насонов, вне всякой зависимости от национальности, и ни при каком общественном строе, на

руководящие посты не назначают. С годами ко мне пришла правота того секретаря: разве

39

он выступал против умных руководителей? Он всего лишь был против слишком умных, а

это, согласитесь, не одно и то же.

Кто любит насмехаться над начальством — не должен сам становиться начальством!

— разве, по крупному счету, это не справедливо?

***

Насонов привык делить человечество на три категории. Пессимистов, не верящих в

будущее, зато идеализирующих прошлое. Оптимистов, уверенных, что «настоящий день»

еще впереди. И удачливых дураков, ждущих от жизни не слишком много, зато сегодня.

О себе он говорил скромно:

— Я к этим категориям не отношусь, я их определяю…

***

Неуживчивый, строптивый, всесторонне одаренный и интеллектуально превосходящий

окружающих, он имел и свою «ахиллесову» пяту, которая с лихвой перекрывала все его

достоинства: был дьявольски горд и честолюбив.

В нашей с ним негласной «табели о рангах» точки над «і» он расставил блестяще:

— Возможно, мы в чем-то и схожи, — как-то снизошел он, — но и отличаемся многим: я

— умен, а ты — неглуп, разницу ощущаешь?

Втайне стремясь к утешению, я рассказал об этом жене и незамедлительно получил

полное подтверждение его правоты. Когда она, желая меня утешить, минутку подумав, твердо заявила:

— Ну и что, что он тебя умнее? Подумаешь… Зато ты его лучше!

Было обидно. Ведь по шкале моих тогдашних ценностей слово «хороший» не

просто уступало, но даже ни в какое сравнение не шло с понятием «умный».

…Пишу, и сам себе не верю: неужели я был так глуп когда-то, что подобная чепуха

меня волновала?

***

Насонов принадлежал к той немногочисленной, но весьма заметной породе

людей, для которых все остальные были дураками. На моем жизненном пути таких

встретилось двое: он и Саша Карп, сам, честно говоря, выраженный дурак.

В 1993, когда я открыл в Херсоне первую на Юге Украины еврейскую

общеобразовательную среднюю школу, судьба свела этих людей вместе. И я был поражен, как неплохо они за короткое время спелись друг с другом.

Саша называл себя тогда словом «функционер», вертелся в синагоге, выполняя разовые

поручения раввина. По своим личностным качествам он обладал всем, чтобы быть

гремучей смесью в наиболее опасном варианте: высшим инженерным образованием, повышенной возбудимостью и неодолимой тягой к справедливости. Разумеется, в

собственном понимании и интересах. В связи с чем и прошел на местном судозаводе

славный трудовой путь: от инженера цехового отдела технического контроля — и до

сменного сторожа там же. Его мужественное сердце согревала заслуженная репутация

борца за права трудящихся всех времен и народов. Пройти мимо друг друга эти люди –

Александр Абрамович и Саша — не могли по определению: один считался легендарной

фигурой у просвещенцев, другой — у судостроителей. Правда, первый был к тому же еще и

по-настоящему умен, но разве дает Господь всем поровну?

Объективности ради, должен признаться, что именно Карп привлек меня к делам

еврейской общины, представляя всем как будущего директора пока не существующей

еврейской школы. Так что ему и только ему я должен быть благодарен, в первую очередь, за свое сравнительно неплохое материальное благополучие. Но когда между нами

произошел конфликт, и я, спасая дело, был вынужден твердо требовать его

невмешательства в дела школы, Саша Карп про всё забыл. И стал — ни больше и ни

меньше! — распространять среди евреев версию, что меня в синагогу внедрило КГБ. Когда

мне рассказали об этом, я не знал, что делать: плакать или смеяться …

40

Спросил у него, не помнит ли он, как приходил ко мне домой и уговаривал «быть со

своими».

Саша тогда на минутку задумался и сказал:

— Ну и что?

— Тогда ты и есть гэбэшник, который внедрил меня! — торжествующе выпалил я и

прекратил глупый разговор.

***

Когда я узнал, что Насонов, с которым мы

несколько лет уже не поддерживали

отношений, еле-еле сводит концы с концами на жалкую учительскую пенсию, то сделал

все, чтобы он мог хоть что-нибудь заработать в общине.

Рассказал раввину, что в прошлом Насонов — прекрасный мастер-шахматист, один из

первых основателей шахматной школы нашего города. И предложил дать ему

возможность возглавить школьный шахматный кружок — пусть наши дети

совершенствуют главное, что у них есть — свои светлые головки.

Раввин Авраам Вольф, ценящий любую комплиментарность по отношению к

избранному народу, разумеется, согласился, и Насонов получил работу. Незначительная

оплата за нее в те времена была больше его пенсии и стала для старого учителя

настоящим спасением.

Благодарность за это последовала без промедления. Уже через пару недель старый

Насонов сошелся с молодым Карпом — и пошли гулять по синагоге слухи, сплетни и

разные домыслы. Естественно, в перекрестии их прицела оказалась, для начала, моя

скромная преуспевающая фигура. Спасибо.

***