был независимым и гордым, хорошо разбирался в разных

кукловодах и никому не давал себя использовать!

Передача шла в прямом эфире, и где-то в глубине души я надеялся, что вот-вот, еще немного — и он встрепенется, в глазах загорится пламя протестной мысли, и враз

помолодевшим голосом прежний Насонов уверенно скажет:

— Горе львам, когда их возглавляют воры и бараны!..

…Дело близилось к концу, ведущий предлагал зрителям прислушаться к мнению

старого учителя, Насонов подавленно перебирал лежащие перед ним листки, а я вдруг

вспомнил — слово в слово! — как он говорил когда-то:

— Следует признать, что элемент случайности играет огромную роль. Целый ряд

вещей от нас совершенно не зависит. Например, в какой семье ты родился (родителей не

выбирают), цвет волос, глаз, унаследованные черты характера… Страна, эпоха, место

рождения, — тоже нам неподвластны.

Но самое главное: как и с кем мы живем, что оставим после себя и как нас будут

потом вспоминать, — зависит исключительно от нас!

Я вспоминаю эти слова и думаю: — Дорогой Александр Абрамович! Что с Вами, мой учитель, случилось? Забыли ли Вы эти мысли или в них разочаровались? Ведь теперь

— слово не воробей! — кто-то будет Вас вспоминать по этой телепередаче. Как Вы были

правы когда-то, утверждая, что легче свободному человеку стать рабом, чем рабу –

свободным человеком…

***

…На одной из наших последних встреч Насонов стал надувать щеки: дескать, знает секрет, как можно выиграть любые выборы, но, заметив отсутствие видимого

интереса с моей стороны, несколько сник и плавно перешел к мыслям о ведении

выгодного бизнеса. Видно, находясь в затруднительном материальном положении, много

думал по этому поводу. Зашел издалека: мол, сейчас время такое, что и жить трудно, а

помирать и того хуже — нет у многих на гробы денег. Надо бы им помочь…

И предложил — не больше и не меньше — как открыть с ним на паях в нашем городе

крематорий.

— У тебя же, Виталий, должны быть хорошие связи, — убежденно говорил старый

учитель, — мэрша, которую ты на нашу голову выбрал, плуты-депутаты… Чего нам с тобой

за доброе дело не взяться, да и людям поможем…

Я молча слушал и думал: в самом деле, не хватает только, чтоб мы, евреи, с

присущей нашей нации энергией и предприимчивостью, стали в порядке оказания

бескорыстной помощи сжигать бренные тела православных…

А Насонов, жадно прикуривая от затухающей сигареты следующую, возбужденно

сипел:

— Решайся, дело верное: если не будем брать за кремацию дорого, к нам и из

Николаева подтянутся — это же совсем рядом…

***

На похоронах его я не был. О смерти узнал случайно: ни одна школа, где он

раньше работал, некролога не опубликовала.

Со стороны правящих кругов, организовавших его памятное выступление по

телевидению, тоже последовало глухое молчание.

Года за полтора до смерти он заскучал и женился. Когда я спросил его про счастливую

избранницу, отмахнулся — ты все равно ее не знаешь, она значительно моложе.

44

— Уверены в ней, как в человеке? — поинтересовался я.

— Не мели глупости, — прохрипел Насонов, — какая еще уверенность… Кто, вообще, в наше

время может быть в чем-то уверен? Я, например, уверен лишь в том, что меня она

переживет…

— Ну, это вы, пожалуй, напрасно, — пытался смягчить я, — в жизни всякое бывает, вот и вы в последнее время вроде окрепли…

В глазах Насонова на секунду зажегся прежний саркастический огонек:

— Бывает, конечно, всякое, но моя Машка (так я узнал имя его новой жены) — девка

здоровая и, как покойная Анна Григорьевна, покинувшая меня на произвол судьбы, надеюсь, не подведет. Молодая — не молодая, а уже двух мужей схоронила. Причем, я

специально навел справки, все сделала по высшему разряду. (При этих словах, надо

признаться, у меня екнуло сердце: моя нынешняя жена, кажется, прошла похожую

школу…)

Конечно, жить с такой молодухой в мои годы не сильно сладко, — задумчиво

продолжал он, — эта пылкая дурища — не моя беспрекословная Анечка. Зато квартира у

меня хорошая, так что интерес ее ко мне крепкий и — слава Богу…

***

Лично для меня судьба этого человека, то боровшегося с ветряными мельницами, то отстаивавшего их право все переламывать вокруг; портившего себе кровь по пустякам

и охотно пившего ее у других; ничего путного, кроме жалоб, не писавшего и тихо, вослед

своим гонителям, ушедшего в небытие, — в высшей степени поучительна. Ему удалось

своей жизнью опровергнуть распространенное заблуждение, что ничего на тот свет

захватить с собой нельзя.

Чепуха! Александр Абрамович умудрился забрать туда все: незаурядный ум и

блестящее знание истории в ее наиболее сложном, сравнительном, варианте; непревзойденное мастерство рапирных реприз и редчайшее умение видеть значительно

дальше и глубже других; с лету понимать суть вещей и мгновенно отличать главное от

второстепенного.

Ничего после себя он не оставил, не написал, не описал — все забрал с собой! Будучи по

натуре громким, ушел тихо, безмолвно и бесследно.

Я думаю, беда его была в том, что по своим природным качествам он должен был

делать историю, а не читать ее в старших классах…

В отношениях с людьми был крайне независим, а потому одинок. Присвоил право

требовать от других то, что принято оказывать добровольно, без всякого на то

принуждения: уважение, симпатию, сочувствие, в трудных случаях — помощь. Его кредо:

— Мне не нужны ваши молитвы — куда охотней я приму ваши жертвы…

***

Несмотря на близость в последние годы к еврейской общине, в систему

религиозных координат Насонов не вписался: молитву не посещал, к слову Божьему был, в лучшем случае, равнодушен.

Говорил: — Я столько лет жил без Него, что мы уже окончательно отвыкли друг от

друга… Но в пользе религии не сомневался: — Нет Бога — нет стыда!

Этими словами, не раз от него слышанными, я и хотел завершить свой рассказ о

старом учителе. Чтобы любой, кто его прочитал, знал отныне, что где-то на юге Украины, в периферийном Херсоне, на старом неухоженном кладбище покоится личность, которая

могла бы при ином раскладе украсить человечество. Я говорю так без малейших

преувеличений. Его интеллектуальный уровень — это уровень еврейских мудрецов-талмудистов, ни с кем другим больше сравнить не могу. И даже допускаю, что гении эти –

признанные столпы ученой светочи! — могли ему во многом уступать.

В чем-то — да, в знании жизни — нет. Они знали, как устроен мир, и в этом Насонова

несомненно превосходили, иначе судьба его, пусть и в непростые советские времена, могла быть другой.

45

Упрекать его, собственно, не за что.