— Войдите! — предложил он ровным голосом, лишь немного подняв тон, чтобы услышали в коридоре.

Дверь отворилась. На пороге стоял Семенов.

— Не помешаю?

— Не думаю, — встал из-за стола Кравцов. — Входи. Второго стула у меня нет, но можешь присесть на подоконник. Ты как?

— Я так, — усмехнулся в ответ Семенов и, закрыв за собой дверь, пошел к окну. — Нашел отличия?

На что намекает? На рисунки из "детства"? На "найди пять отличий"? Или на что-нибудь вроде "почувствуйте разницу"?

— Нашел, — Кравцов даже удивиться не успел, события происходили слишком быстро.

— Что, серьезно? — обернулся от окна Семенов.

— Ты ведь об этом? — показал взглядом на ящики Кравцов.

— Силен! — удивился, садясь на подоконник, Семенов. — Если честно, не ожидал.

— Ну, я где-то согласен с ходом твоих мыслей. Не мой профиль, — согласился Кравцов. — Я не разведчик, это так. Не следопыт. Не Монтигомо Ястребиный Коготь. Но не забывай, Жора, что я учился на врача, а в Падуе и своих Джозефов Беллов хватает. Развитая страна, неглупый народ.

— Белл? — нахмурился Семенов, как видно, услышавший это имя впервые. — Это кто такой?

— Рассказы про английского сыщика Шерлока Холмса читал?

— А кто их не читал?

— Его прототипа звали Джозеф Белл, — объяснил Кравцов, видевший как-то в Падуанском "Синема" фильму, в которой Конан Дойль рассказывает эту историю. — Белл был профессором медицинского факультета в Эдинбурге. И Конан Дойль учился у него и на манер доктора Ватсона чуть ли не ассистировал однажды в раскрытии какого-то преступления.

— Что, серьезно?

— Я похож на шутника?

— Вот это хороший вопрос, — Семенов достал портсигар, открыл, не отводя взгляда, достал папиросу. — Я не спрашиваю тебя, что ты знаешь и от кого. Лады?

— Лады, — легко согласился Кравцов, ожидая продолжения.

— Забудь! — предложил Семенов, закуривая. — Я умею быть благодарным, — кивнул он на ящики и выпустил клуб дыма.

— Почему было просто не закруглить тему? — поинтересовался Кравцов, изобразив кистью руки петлю.

Страха не было. Хотел бы Семенов его убить, убил бы. Однако и оставлять вопрос не проясненным не следовало. Нельзя иметь за спиной две тени.

— Я тебе не враг, — ответил на вопрос Семенов, старательно избегая, как уже заметил Кравцов, называть вещи своими именами. — Скорее, друг, ведь так?

— Я тоже так думал, — пожал плечами Кравцов.

— А я и сейчас так думаю, — Семенов поискал, куда стряхнуть пепел, не нашел, разумеется, и соскочил с подоконника. — И еще я знаю, что твоему слову можно верить.

Он подошел к столу и стряхнул пепел в импровизированную пепельницу.

— Я тебе ничего не обещал.

— Так пообещай.

"Можно и пообещать. В конце концов, я знаю все эти подробности из еще несвершившегося будущего. Другое интересно, как он узнал?"

— Твои дела — твои, — сказал он вслух. — И я в них не участвую.

— Никоим образом, — покачал головой Семенов. — Я и теперь не понимаю, откуда ты…?

— А ты? — прямо спросил Кравцов.

— Я по взгляду догадался, — не стал упираться Семенов. — По интонации. Я такие вещи, Макс, как с листа читаю, поверь. Школа жестокая, я же не по солдатской линии пошел, сам знаешь. Итак?

Могло случиться и так. В конце концов, Кравцов не покерист и не разведчик. Держать взгляд не обучен. Не потеть, не сбивать дыхания, кто б его такому научил? Да и не нужно было. Он же и в подполье, в настоящем преследуемом властями подполье находился не так чтобы долго, да и давно это было. Давно…

— Ну, а мне один покойный товарищ перед самой моей смертью рассказывал кое-что, — сказал он вслух. — Без цели. Не специально. Просто к слову пришлось.

— Ага! — кивнул Семенов, взгляд которого вдруг стал чрезвычайно задумчивым. — Вот оно как. Тогда, да. Понимаю. Спасибо.

— Да, не за что.

— Есть за что.

— Ну, как знаешь, — Кравцов затушил окурок и полез за кисетом. — Ты не девушка, уговаривать не буду.

— Угощайся, — открыл перед ним серебряный портсигар Семенов. — И не забудь, — скосил он взгляд на новый ящик. — Долг платежом красен.

7.

Улицы были пустынны, и неслучайно. Полночь на дворе, и в темном неосвещенном городе человек чувствует себя неуютно. Плохо себя чувствует. Голым и одиноким. Беззащитным. А в Советской России голод и галопирующая инфляция. И Гражданская война еще по-настоящему не закончилась. Длится и длится. Конца края не видно. "Алеет" Восток, в Бухаре, Туркестане, в ДВР — война, и пушки Кронштадта отгремели не так чтобы давно. На Украине лютуют банды. В Сибири, в Белоруссии то же самое. Томбовщина уже, правда, не горит — тлеет, истекшая кровью, но кому ведомы "пути земные"? Так что страхи не преувеличены. Отнюдь нет. Чекисты с ног сбиваются, милиция "подметки рвет". Угро, то да се. Но в Москве стреляют. Вот и весь сказ…

Кравцов отчетливо услышал выстрел. Один, другой, и еще несколько после паузы. Стреляли из пистолетов, и где-то совсем рядом, так что наган в руке, опущенной в карман шинели, лишним не казался. Однако пронесло. Добрался до Никитских ворот без происшествий, благодарно кивнул дежурному на вахте, поднялся к себе на второй этаж, подошел к двери, и остановился в нерешительности.

— Входи! — раздался голос из-за двери. — Не стой дураком.

"И в самом деле…"

Ключа на вахте не оказалось, хотя ночной дежурный и не знал, кто и когда его забрал. Впрочем, вариантов не имелось. Раз нет, значит, Рашель пришла раньше Кравцова. Это-то понятно. Непонятно другое. Кравцов давно уже не возвращался в "обжитой" дом и успел забыть — если и знал когда-нибудь раньше — как это, войти в дом, квартиру, комнату, в которой уже кто-то есть. В смысле, не ординарец, не начштаба…

Стоять на пороге и дальше было глупо. Он толкнул дверь и вошел. Вчера в очередной раз дали свет. Во всяком случае, с перерывами и не без "подмигивания", но свет "горел". И голая лампочка под потолком — большая, но слабая — наполняла комнату желтоватым, нездоровым каким-то светом, жидким, почти вещественным, плодившим тени в углах и порождавшим чувство тревоги.

Рашель сидела за столом, обложившись книгами, листами бумаги, какими-то прокламациями и листовками, брошюрами, черт знает, чем, еще. Однако смотрелся этот бумажный натюрморт красиво. Завораживал своим организованным хаосом. Грубо-материальная консистенция света и призрачная природа теней лишь добавляли возникшей перед глазами Кравцова картине очарования. И, разумеется, Рашель… Она подняла голову от книги, обернулась… Огромные глаза на узком бледном лице… улыбка, расцветающая на полных губах…

— Макс! — сказала она.