В любом случае, лучше привыкнуть: еще вчера мы развлекали себя играми, цирками, заговорами и сплетнями. Теперь, когда Европа (да и другие страны) начинает превращаться в некую скучную льдину, мы будем развлекать себя нанорасизмом, той разновидностью наркотерапии, которая чем-то напоминает сову, уменьшенную, но с мощным клювом, крючковатым и острым - бромид par excellence времен онемения и вялого паралича; когда все потеряло свою эластичность, теперь это выглядит так, как будто внезапно сжимаются. Контрактура и тетания - вот о чем мы должны говорить на самом деле, с их многочисленными судорогами, спазмами и сужением духа - это то, из чего появился нанорасизм.

И все же, в конце концов, что такое нанорасизм, если не наркотическое клеймо предубеждения, основанного на цвете кожи, которое выражается в, казалось бы, банальных повседневных жестах, часто ни о чем не говорящих, очевидно неосознанных замечаниях, легком подшучивании, намеке или инсинуации, шутке, намеке, шутка, ин-нуэндо, но также, следует добавить, и сознательно злобные замечания, как злое намерение, намеренное топтание под ногами или захват, темное желание заклеймить и, в частности, причинить насилие, ранить и унизить, запятнать тех, кто не считается одним из нас?

Конечно, даже в эпоху беззастенчивого нанорасизма, когда все сводится к "мы против них", причем неважно, в верхнем или нижнем регистре - никто больше не хочет об этом слышать. Им лучше сидеть дома, говорят нам. Или, если они действительно упорствуют в своем желании жить рядом с нами, в нашем доме, им следует спустить штаны и выставить задницу на всеобщее обозрение. Нанорацизм определяет эпоху расизма, своего рода расизма карманного ножа, зрелища свиней, барахтающихся в грязи.

Его функция - превратить каждого из нас в наемников из кожи козла. Она заключается в том, чтобы поместить наибольшее число тех, кого мы считаем неугодными, в невыносимые условия, ежедневно окружать их, наносить им, многократно, неисчислимое количество расистских уколов и травм, лишать их всех приобретенных прав, выкуривать их из ульев и позорить их, пока у них не останется иного выбора, кроме самодепортации. И, говоря о расистских травмах, следует помнить, что эти повреждения и порезы наносятся людям, получившим один или несколько ударов специфического характера: они болезненны и трудно забываемы, потому что поражают тело и его материальность, но также, прежде всего, они поражают нематериальное (достоинство, самоуважение). Следы таких ударов чаще всего незаметны, а шрамы трудно залечить.

Если говорить о повреждениях и порезах, то теперь ясно, что на этом европейском льдистом континенте, а также в Америке, Южной Африке, Бра- зилии, на Карибах и в других странах, число тех, кто ежедневно страдает от расизма, исчисляется сотнями тысяч. Они постоянно подвергаются риску того, что кто-то, какое-то учреждение, голос, государственная или частная власть, потребует от них обосновать, кто они, почему они здесь, откуда они пришли, где они находятся.

Почему они не возвращаются туда, откуда пришли, то есть к голосу или авторитету, который намеренно стремится вызвать в них большой или малый толчок, раздражить их, расстроить, оскорбить, заставить потерять самообладание именно для того, чтобы иметь повод нарушить их, бесцеремонно подорвать то, что является в них самым личным, самым интимным и уязвимым.

В связи с этим серийным нарушением следует добавить, что нанорасизм не является прерогативой малоумных "белых", этой подчиненной группы людей, терзаемых обидой и злобой, глубоко ненавидящих свое положение, но, тем не менее, никогда не совершающих самоубийства, и чей последний кошмар - проснуться однажды в одежде негра или со смуглой кожей араба, и не как раньше, далеко в какой-нибудь колонии, а - к концу всего этого - прямо здесь, дома, в своей собственной стране.

Нанорасизм стал обязательным дополнением к гидравлическому расизму - юридико-бюрократическим и институциональным микро- и макромерам, государственной машине, которая бездумно тасует подпольных рабочих и нелегалов, которая продолжает расквартировывать этот сброд на городских окраинах, как груду странных предметов, которая множит число не имеющих документов рабочих лопатой, которая руководит их выдворением с территории и казнью на границах, когда она не просто обращается к учету кораблекрушений в открытом море; Государство, которое проводит расовое профилирование в автобусах, терминалах аэропортов, поездах метро, на улицах, которое снимает хиджаб с мусульманок и стремится держать своих женщин на учете, которое многократно увеличивает число центров содержания иммигрантов и других заключенных, которое вкладывает огромные средства в методы депортации; Государство, которое дискриминирует и проводит сегрегацию средь бела дня, клянясь в нейтральности и беспристрастности светского республиканского государства, "равнодушного к различиям", и все еще говорит глупости о том гниении под открытым небом, которое больше не сковывает его фаллос, но которое, вопреки здравому смыслу, упорно называют "правами человека и гражданина"."

Нанорасизм, в его банальности и способности проникать в поры и вены общества, - это расизм, превращенный в культуру и в воздух, которым дышат, в период всеобщей идиотизации, машинного оболванивания и околдовывания масс. Огромный висцеральный страх - это своего рода сатурналии, момент, когда сегодняшние джинны, которых легко принять за тех, что были в прошлом, эта россыпь сатирического помета, а именно негры, арабы, мус- лимы и, поскольку они никогда не бывают далеко, евреи, займут место их хозяев и превратить нацию в огромную свалку, свалку Мухаммеда.

Теперь расстояние, отделяющее фобию свалки от лагеря, всегда было очень коротким. Лагеря для беженцев, лагеря для перемещенных лиц, лагеря для мигрантов, лагеря для иностранцев, зоны ожидания для людей, ожидающих своего статуса, транзитные зоны, центры административного задержания, центры идентификации или высылки, пограничные переходы, центры временного приема, центры для просителей убежища, города для беженцев, города для интеграции мигрантов, гетто, джунгли, хос-тельеры, дома мигрантов - список можно продолжать до бесконечности, как показал Мишель Ажье в своем недавнем исследовании. Этот бесконечный список не перестает ссылаться на постоянно присутствующую реальность, хотя зачастую она практически незаметна, не говоря уже о том, что слишком знакома и в конечном счете банальна. Лагерь, надо сказать, не только стал структурной особенностью нашего глобализированного состояния. Он перестал скандалить. Лучше сказать, что лагерь - это не только наше настоящее. Он - наше будущее: наше решение, позволяющее "держать подальше то, что беспокоит, сдерживать или отвергать все лишнее, будь то люди, органические вещества или промышленные отходы". Короче говоря, это форма управления миром.

Теперь, не в силах смириться с тем, что то, что когда-то было исключением, теперь стало нормой (что либеральные демократии также способны порождать преступность внутри своей системы), мы оказываемся втянутыми в непрекращающийся поток слов и жестов, символов и языка, пинков и ударов, наносимых со