истории и на обложке детской книжонки «Рассказы о героях». Да и то на обложке этой лицо Чапая было таким маленьким, что разглядеть его можно было разве что в большую подзорную трубу.

Но зато библиотекарь с полуслова уловил, в чем дело, и сказал, что на прошлой неделе, возвращаясь от дочки из Н-ска, он своими глазами видел в зеленом вокзальном киоске большой портрет Чапая… а возможно — Щорса.

И человек с волевым подбородком, рассеченным шрамом, выбежал из библиотеки, на ходу застегивая пальто. На городской площади вскочил в старую пролетку, которая торчала тут, вероятно, со времен русско-японской войны. Человек со шрамом растормошил дремлющего извозчика, тот понимающе всплеснул руками, и подслеповатая лошаденка помчалась к вокзалу так быстро, как только может скакать двадцатилетняя заезженная кляча. А потом паровоз «Феликс Дзержинский» помчал по рельсам так стремительно, как только может мчать паровоз «Феликс Дзержинский», когда человек очень торопится.

А человеку со шрамом все казалось, что поезд движется чересчур медленно; он поминутно доставал из кармана большие серебряные часы-луковицу, на полированной крышке которых блестела гравировка: «Храброму бойцу-пулеметчику 25-й Чапаевской дивизии — за доблесть».

Наутро он очутился на перроне сонного вокзала города Н-ска и, перепрыгивая через багажные тюки, побежал к знакомому по рассказу зеленому киоску… Но было еще очень рано, на дверях киоска висел большой замок с контрольной бумажкой в скважине. И тогда человек опустился на массивную, как рояль, вокзальную скамью. Закрыл глаза…

Ему снилась полутемная комната и сосновые поленья, потрескивающие в печи, и тоненькая прозрачная ручка, свисающая с пуховиков… И еще ему приснились лютые ночи Бугуруслана, пылающая Уфа, черный Лбищенск, распятый казачьими штыками… А когда человек проснулся, было уже совсем светло, рядом со скамьей шелестела по асфальту метла, и милиционер в смешном треухе тормошил его за плечо…

— Нет Чапаева, — позевывая, ответил небритый киоскер. — Намедни какие-то пионеры купили… Погоди, погоди, парень — да ты никак плачешь? Что он друг тебе, Чапай? Али родственник какой? Погоди, погоди, сердечный, а ты утренние газеты читал?

Нет, конечно же, он не читал утренней газеты. А в ней между речью Калинина по случаю пуска новой домны и выступлением Косиора в связи с приездом делегации зарубежной компартии, светлой нонпарелью было напечатано: «Сегодня художник Н. открывает выставку, посвященную XVII годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. На выставке широко представлены портреты полководцев и героев гражданской войны».

* * *

…Тучный мужчина с лоснящимся лицом и длинными седоватыми волосами не спеша прохаживается вдоль пустой и звонкой от холода комнаты. Он стряхивает пепел толстой папиросы на вельветовый живот и по-хозяйски командует:

— Коля, вы совершенно не чувствуете цвета! Вы дальтоник, юноша. Нюра, да помогите же ему! «Оборону Царицына» сюда — напротив окна. «Котовский» светлее — его направо. Осторожно с «Кронштадцами» — свежая краска. Чапаева — в левый угол.

— Погодите, — сказал человек в мокром пальто и заляпанных грязью высоких сапогах. — Погодите вешать эту картину! — закричал он, перешагнув порог, и почти побежал к портрету.

— Выставка еще не открыта! — Великан сделал предупредительный жест рукой.

— Ерунда, — сказал человек. — Отдайте мне Чапаева.

— Вы сумасшедший… Что с вами? Кто вы?

— Ерунда, — повторял человек. — Какое это имеет значение? Не вешайте этот портрет. Отдайте его мне или продайте…

— Да кто вы такой? — ослабевшим голосом отозвался художник.

— Мне дорога каждая минута, — прошептал человек, поспешно выворачивая карманы.

— Спрячьте свои идиотские деньги, иначе я позову милиционера!..

— Плевать, — сказал человек, — если вы мне не уступите этот портрет, тогда… — И он отчаянно махнул рукою…

— Ладно, уговорили, — сдался художник. — Нюра, — позвал он. — В левый угол повесьте Буденного. А Чапаева заберет этот человек. Осторожнее, товарищ, очень тяжелая рама… Рама-то вам зачем?

* * *

В то утро, впервые за много дней, сквозь тучи пробились скупые осенние лучи. Призрачные, тонкие, они проникли сквозь щели ставень, заплясали на подоконнике, скользнули вниз, задержались на бледном лице ребенка, почти сливавшимся с подушкой… Мальчик открыл глаза.

Прямо на него с огромного портрета глядел Чапаев. Мохнатая папаха лихо сдвинута набекрень. Русая прядка упала на высокий лоб. За спиною бурка — словно Черное море. Чапай улыбался.

Мальчик чуть приподнялся на локтях, а потом… отбросив одеяло, спрыгнул с постели. Он пошатнулся на непослушных ногах, но вдруг ухватился за… солнечный луч и выпрямился. Крохотные пылинки, кружащиеся в солнечном луче, словно пули, кинулись врассыпную — ни одна не осмелилась ужалить. И дубовые половицы превратились в стремена, и беленький коврик — в лихого коня, а мягкие комнатные туфли — в ботфорты, и солнечный луч зазвенел вдруг, словно сабля, в его руке. И если бы мальчик оглянулся, то увидел бы, как сквозь приоткрытые двери следят за ним три пары удивленных, просветленных от счастья глаз и как дрожит у отца подбородок, рассеченный давним шрамом…

КИСЕЛЕВСКИЕ ТРАССЫ

— Вот ведь времечко настало, хай ему грець, — тяжело вздохнул Володя Киселев, и в сердцах сплюнул в радужную от солярки воду. — Ребята в море пойдут, стрелять будут, а тут — торчи на пирсе, нажимай на художественную литературу!

Я уже знал историю Володи. Родом он с Николаевщины — края корабелов и моряков. И, разумеется, с детства мечтал о голубых океанских просторах, видел себя то на капитанском мостике, то за штурвалом бригантины или в орудийной башне линкора. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, но вдвойне плох тот, кто только мечтает, но ничего не предпринимает для этого. А посему Володя усиленно готовился к морской службе — учился гребле, плаванью, прыжкам в воду, и в школе многие одногодки и даже старшеклассники ему завидовали.

И надо же случиться беде: однажды, прыгая с высоковольтной опоры в Буг, не рассчитал Володя высоты, крепко ударился о воду, повредил позвоночник.

Выходили врачи парня, и со временем этот неприятный случай забылся.

После окончания десятилетки работал Володя трактористом, но мечте своей не изменил. И когда пришло время уходить на воинскую службу, он утаил от медкомиссии последствия своего неудачного «пикирования» с высоченной опоры в Буг и многомесячной больничной маяты. Долгожданная мечта сбылась: отлично окончив учебное подразделение, он прибыл на торпедный катер.

Прошло время. Старшина второй статьи Владимир Киселев, отличник боевой и политической подготовки, был назначен командиром отделения комендоров. И вскоре в подразделении заговорили о том, что на катере, которым командует лейтенант Геннадий Иванов, есть круглолицый, усатенький комендор, чьему меткому глазу мог бы позавидовать знаменитый охотник Дерсу Узала…

Вот только злополучный давний прыжок нет-нет да и напоминал о себе. И