На следующий день лодыжка выглядела еще хуже, и я вообще не могла ходить. Дело было плохо, и тут к нам заехал Вим со своей очередной подружкой модельной внешности, которая представилась Мартиной. Она сказал, что Вим должен срочно отвезти меня в больницу, и поехала с нами. По прибытии туда меня отправили ждать врача в одну из процедурных. Мартина осталась со мой, а Вим пошел парковать машину.

Вскоре пришел доктор, чтобы осмотреть меня. Он посмотрел на ногу и сказал:

— Это же не сегодняшняя опухоль. Ты когда лодыжку подвернула?

— Вчера вечером, — ответила я.

— Тогда ничем не могу помочь. Здесь у нас пункт первой помощи. Надо было вчера приходить. А теперь обращайся к своему терапевту.

— Минуточку, — вмешалась Мартина, которая явно не смущалась показать коготки. — Вы что, отправите ее отсюда в таком состоянии?

В этот момент в процедурную вошел Вим.

— Что происходит? — сухо осведомился он.

— Он хочет выгнать ее. А девочка даже ходить не в состоянии! Вообще оборзели! — возмущенно воскликнула Мартина.

Двухметровый, косая сажень в плечах, Вим навис над врачом и проревел ему в лицо:

— Ну-ка оказывай ей помощь как положено, или я разнесу вашу лавку к чертям собачьим!

В экстренных случаях Вим мог вступиться за меня, как отец за дочь. И хотя это бывало редко, но такие моменты выгодно отличали его от моего биологического отца.

С Яапом я познакомилась на баскетбольном матче, когда мне было пятнадцать лет. Как только мне стукнуло восемнадцать, я переехала жить к нему. Яап олицетворял собой полную противоположность моей семьи: он был умным, он интересовался общественной жизнью и обладал широкой эрудицией. Как художник он видел свою роль в защите и создании культурных ценностей. Он никогда не шел на поводу у общественного мнения и жил без предрассудков. Материальным благам он предпочитал духовные ценности. С точки зрения Яапа, признаком богатства была не дорогая машина, а наличие знаний.

Яап не пьянствовал и не дрался. В нем не было ни капли агрессии. Он вел себя несколько по-женски, был «бабой», как выражались у нас. Но ничего другого мне и не требовалось. Казалось, что Яап создан специально для меня.

Я была в раю.

Мы жили бедно, но Яап умудрялся устраивать нам царский ужин каждый вечер. Он делал это буквально из ничего. Мы отправлялись на рынок перед закрытием, и торговцы за копейки продавали нам рыбу, которую иначе им пришлось бы выбрасывать. Сначала мне было неудобно — казалось, что мы выставляем свою бедность напоказ. Но Яап видел вещи иначе.

— Парень был рад продать нам это, мы помогли ему. А в его лице — всему малому бизнесу.

Оказывается, мы служили великому делу! Ну и хорошо. К покупкам на распродажах Яап тоже относился иначе: «Лучше покупать, когда они устраивают какие-то акции, тогда у них нормальные цены, а обычно в магазинах они дерут втридорога. И, кстати, в этом случае мы способствуем выравниванию диапазона цен в экономике страны». Ну раз это тоже на благо общества, я могу быть спокойна.

Как-то раз я заметила, что он обрывает верхние листья лука-порея, прежде, чем положить его на весы в супермаркете. Мне стало очень стыдно — это же самое настоящее воровство, что будет, если нас поймают? И опять оказалось, что Яап относится к этому иначе: «Я плачу за лук, а не за ботву. Мошенники — они, пусть знают, что народ не обманешь».

Я успокоилась: Яап — активист, а не вор. Я ни разу не чувствовала себя малоимущей. Я думала только о том, как мне повезло с Яапом.

Мы жили на улице Керкстраат и каждый день ходили в книжный на углу улиц Принсенграахт и Утрехтстраат, чтобы покопаться в развалах книг по искусству, литературе, философии, которые можно было себе позволить. У нас едва хватало денег на еду, но книги мы покупали постоянно.

Я была счастлива. Мы жили бедно в материальном смысле, но были богаты духовно. Вечерами мы с его друзьями, которые в основном были моложе его самого, вели бесконечные беседы о последствиях воспитания, о том, насколько важны отношения детей и родителей и что мы можем сделать в связи с теми или иными событиями общественной жизни. Яап много спорил, и часто я не совсем понимала его идеи, но он обладал редким умением убеждать собеседников в своей правоте.

Я считала, что мне очень повезло с этим великим мыслителем.

Незадолго до того, как мы съехались с Яапом, Кора и Вима арестовали в Париже. На свидании в тюрьме Санте мама сказала Виму, а сестра Кору, что я живу с человеком, который на двадцать лет меня старше. Они рассказали, что я ушла совершенно неожиданно, и только через неделю позвонила сообщить, что теперь живу с Яапом. И это была правда.

Вернувшись, мама и сестра поведали мне о реакциях на эту новость.

— Да этот извращенец ей в отцы годится, — сказал Вим.

А Кор рассмеялся:

— Она — вылитый Вим, ему тоже только старых селедок подавай.

— Это ненадолго, не волнуйся. Можете представить себе Асси с пылесосом? Так что скоро все закончится, вот увидите, — сказала мама.

Но их прогнозы не оправдались. Мы с Яапом оставались вместе.

Днем я училась, а он занимался домом, покупал продукты, стирал и каждый вечер сооружал великолепный ужин для меня и своего восьмилетнего сына. Это был чудесный мальчик, оставшийся на воспитании папы после ухода мамы. А теперь он обрел в моем лице нового члена семьи. Я привязалась к этому ребенку и к тому, что связано с воспитанием детей.

— Дети — самое прекрасное, что есть в жизни. Я хотел бы иметь ребенка от тебя, — говорил Яап.

И я подумала — а чего тянуть? Мы уже воспитываем одного, так почему бы не завести второго? Эмоциональных барьеров тоже почти не было. В отличие от меня, мое дитя будет расти в атмосфере любви и согласия, с действительно любящим отцом.

Диплом об окончании гимназии я получала в девятнадцать лет — на седьмом месяце беременности. В зале сидела моя семья — Яап и мой приемный сынишка, которому тогда было десять. Через два месяца у нас родилась дочь. Мы назвали ее Мильюшка.

Через два года после появления Мильюшки наше финансовое положение превратилось из неустойчивого в катастрофическое. Яап не мог кормить семью продажей своих картин и выкручивался, став участником государственной программы поддержки художников. Программа прекратила свое существование, и мы остались без денег. Яап был вынужден прервать свое артистическое отшельничество и стал торговать фантазиями.

В течение нескольких следующих лет он блуждал от одного доморощенного культурного проекта к другому. Иногда за них платили, но чаще — нет. Но его роль в проектах всегда была исключительно важной — ему предоставляли даже «ассистентку». Он все время был чем-то очень занят.

Я же занималась домашним хозяйством, на которое у Яапа теперь не было времени, детьми и подрабатывала уборщицей, чтобы семья сводила концы с концами. Несмотря ни на что, такой образ жизни меня очень радовал: духовный рост по-прежнему был для нас важнее материального благополучия. Яап поддерживал мое желание учиться философии. А вот моей семье все это совершенно не нравилось. Яап — слабак, поскольку он разрешил мне продолжить образование, а я — плохая мать, отдавшая трехлетнюю дочь в ясли. Меня бесило, что они пытаются навязать мне свои нелепые традиционные представления о воспитании детей.