Прекрасный день для смерти.

Псы скучились на берегу, пока еще не лезли в воду, хотя ждать оставалось недолго. Никто не спешил, исход был заранее предопределен. Собаки даже не лаяли, не видели в том нужды. Они знали, что это конец.

Олень смотрел на собак, и они смотрели на оленя. Охотник и добыча лицом к лицу. Олень стоял так, словно позировал для какой-нибудь из миллиона картин, что мы встречаем в репродукциях на миллионах скверных сувенирных тарелок и в виде дешевых акварелек или вышивки на подушках в чайной: «Олень у воды». Такой прекрасный, такой благородный, намного благороднее и красивее любого из нас. Я чувствовала: вот-вот расплачусь.

– Лежать! – скомандовал Генри, он растопырил пальцы, ладони его были обращены к земле. – Всем лечь.

И мы все опустились на холодный колючий вереск, уперлись локтями, словно десантники, затаили дыхание.

– Грир! – тихо, растягивая слова, будто гипнотизируя, позвал Генри. Он ни на миг не отводил глаз от оленя. – Похоже, сегодня застрелить оленя выпало тебе.

– Мне? – задохнулась я.

Он улыбнулся:

– У тебя лучшая позиция. Олень твой.

Идеал метнулся ко мне – сложившись вдвое, головой чуть ли не касаясь земли, – хотел отдать мне ружье, но прежде, чем он подоспел, Генри уже передал мне свое собственное.

– Держи.

И тут я перестала тревожиться за оленя, весь если стрелять в него предстояло мне, то он был в полной безопасности. Но тут Генри подполз ко мне и сказал:

– Смотри: вот так.

Он привалился ко мне, почти лег мне на спину, обхватил меня руками, показывая, как держать ружье. Деревянный приклад нагрелся от его ладоней, металлическое дуло холодило мне щеку. По сравнению с тем, как я мерзла во второй половине дня, стало намного теплее, но все равно меня потряхивало. Похоже на тот эпизод в «Цвете денег», когда Том Круз показывает Мэри Элизабет Мастрантонио, как держать бильярдный кий, а все затем, чтобы обнять ее. Такое часто бывает в кино: парень учит девушку держать ракетку, или меч, или еще что-то. Наверное, кошмар, если девушке парень не нравится или если это старый мужик, или уродливый, или злой, но если парень классный и девушке по душе, это вполне романтично. В тот момент я сразу чувствовала много чего: чудесно ощущать тяжесть Генри на своей спине, его руки на моем теле; ужасно держать ружье; никогда я еще не была такой живой; я собираюсь кого-то убить; я хочу оттолкнуть Генри, чтобы он скатился с меня, и громко завизжать; я хочу, чтобы он еще крепче прижал меня к себе. Самый восторженный, романтичный, отвратительный, пугающий миг моей жизни, меня мутило и в то же время подмывало засмеяться. Будь я тем человеком, каким я себя считала, я бы оттолкнула Генри, спугнула бы оленя. Но я просто лежала, чувствуя на щеке дыхание Генри де Варленкура, сладкое от сливового джина, слушала его наставления:

– Положи дуло на тот пучок травы, чтобы оно оставалось неподвижным, пока ты прицеливаешься… Прижмись к дулу щекой, согни локоть, вот так.

Он установил ружье, нацелив его точно в олений бок, в мохнатую теплую плоть, полную крови, и нервов, и жил, и жизни – последних мгновений жизни. На моей холодной ладони сомкнулись теплые пальцы Генри.

– Прищурь один глаз, – велел он.

Я могла уверить себя – я старалась себя уверить, – что в оленя стреляет на самом деле Генри, но я знала, что это я: под его пальцем на спусковом крючке лежал мой, Генри был мастером, но я была инструментом.

В этот затянувшийся миг, прежде чем он, я, мы спустили курок, мне припомнилась история оленя, спасенного святым Айданом. Я прямо-таки слышала, как аббат читает проповедь в часовне СВАШ в ту последнюю мессу перед тем, как мы прервались на длинные выходные Юстициума.

«Благословенный святой, когда выжлецы подбежали совсем близко, дотронулся рукой до оленя и сделал его невидимым. Таким манером выжлецы, ничего не заметив, пробежали мимо и не коснулись зверя ни единым зубом».

Я вовсе не религиозна, однако в тот момент я принялась молиться. Не знаю, Богу я молилась, или святому Айдану, или еще кому, но молилась. «Сделай его невидимкой, – мысленно твердила я, глядя на оленя одним глазом вдоль дула (второй был прищурен). – Христа ради, сделай его невидимым. Это единственный способ его спасти».

Но на этот раз моих джедайских способностей не хватило. Палец Генри надавил на мой палец, лежавший на спусковом крючке, – сильно надавил, больно. В ушах раздался ужасный грохот, приклад ударил меня в щеку или плечо, как будто со зла.

В последний миг я закрыла глаза, не в силах смотреть.

Глава 13

Я думала, охота закончилась. Но нет.

Внезапно я почувствовала страшную усталость – и находилась за день, и миллион противоречивых эмоций. Я сидела на холодной гальке и таращилась на мертвого оленя, он лежал на мелководье, один бок и часть ветвистых рогов выступали над водой. В жизни он выглядел благородно, теперь – почти мистически. Виднелся только полусилуэт над серебристой водой, а вторая половина – в идеальном отражении, дополняя рога и тело, но в итоге получалось какое-то странное, нездешнее создание. Словно картинка, что мы рисовали в детском саду, – помните, когда на одной половинке листа нарисуешь, а потом сложишь бумагу вдвое, чтобы получить отпечаток. Озеро мерцало в темноте и казалось тем самым из «Эскалибура»[18], откуда Артур добыл себе меч, а под конец забросил его обратно в воду. Озеро вдруг стало расплываться у меня перед глазами – потекли слезы. Утирая глаза, я сказала себе: «Следовало бы здесь его и оставить. Самое подходящее место для него».

Но нет. Загонщики во главе с Идеалом вошли в воду и потащили мертвого оленя на берег. Ухватили за рога, словно за руль велосипеда, и так его потащили. Как только олень оказался на гальке, Идеал извлек из ножен свой меч – то бишь охотничий кинжал, так и засверкавший в сумерках, – и перерезал оленю горло. Пока олень истекал кровью на камнях, Идеал воткнул нож ему в брюхо и принялся его вспарывать движением, похожим на то, каким пилят дрова. Мне словно показывали кадр за кадром фильм ужасов: вот мужчина погрузил обе руки внутрь оленя и выплеснул из него кишки в охотничью сумку, защищенную внутри клеенкой. Внутренности казались синими змеями, они шевелились, вздымаясь и опадая, дымились последним теплом угасшей жизни. Жемчужный пар в сумерках придавал убитому оленю еще более таинственный вид, но теперь выпотрошенный зверь выглядел не столько мистическим, сколько пугающим, словно в Хеллоуин. Меня пробила дрожь. Генри вернулся ко мне в сопровождении своего верного Куксона.

– Замерзла, Грир? – заботливо спросил он.

Он не мог отдать мне свою куртку, поскольку уже накинул ее на плечи Шанель. Вместо этого он сделал мне куда менее заманчивое предложение:

– Если бы охотничья сумка не была такой тяжелой, я бы посоветовал тебе взять ее: кишки сохранят тепло до самого дома.