Казалось, пароход двигался еще быстрее. Сотни маленьких рыбацких лодчонок, долбленок, плотов, джонок, одномачтовых арабских корабликов толпились в устье Бомбейской гавани, расступаясь перед нависающим над ними корпусом корабля. Вот он медленно вползает в порт и подходит к причалу, втискиваясь между двумя торговыми кораблями поменьше. Пассажиры сходят на берег, где их уже ждут экипажи, принадлежащие пароходству, которые должны отвезти их на железнодорожную станцию. На прогулку по городу времени нет. Одетый в форму представитель пароходства говорит: «Поезд ждет, ваш пароход опоздал на сутки». Дул сильный ветер. Пассажиры проходили через задние ворота станции. Эдгар ждал, пока разгрузят и снова погрузят его чемоданы. Он внимательно следил за ними: если пропадут его инструменты, найти здесь другие будет невозможно. На дальнем конце станции, где обычно находятся вагоны третьего класса, он увидел массу тел, заполоняющую платформу. Кто-то взял его за руку, проводил до поезда и показал его место. Вскоре снова пустились в путь.

Еще быстрее, чем двигался поезд, казалось, проплывали платформы, и Эдгар разглядывал толпу, подобно которой не видел нигде, даже на беднейших улицах Лондона. Поезд набирал скорость, несся мимо трущоб, прилепившихся к самой железнодорожной насыпи, дети врассыпную убегали от паровоза. Эдгар прижался лицом к стеклу, чтобы лучше рассмотреть построенные без всякой системы лачуги, облезлые бараки со стенами, побелевшими от плесени, но крылечками, украшенными вьющимися растениями. Каждый переулок был заполнен людьми, все куда-то торопились, но обязательно останавливались, когда видели проезжающий мимо поезд, и провожали его взглядом.

Поезд мчался все дальше в глубь континента. Насик, Бхусаваль, Джабалиур, названия городов звучали все страннее и, как казалось Эдгару, все мелодичнее. Они пересекли пустынное плато, где от рассвета до заката невозможно было встретить ни одной живой души.

Время от времени они останавливались, паровоз тормозил, медленно втягивая вагоны на избитые ветрами одинокие полустанки. У поезда собирались бродячие торговцы: появляясь из дрожащего марева, они прилипали к окнам, просовывая внутрь благоухающие блюда карри, кисло пахнущие лаймы и бетель, фрукты и пыльные леденцы, поделки из самоцветов и перьев, открытки с изображениями крепостей, верблюдов и индуистских богов, плошки для подаяния — треснутые горшки с грязными монетками на дне. Они осаждали окна, приставая: «Купите, сэр, пожалуйста! Купите, сэр, это вам! Только для вас!» Поезд трогался, а некоторые продавцы — обычно те, что помоложе, — цеплялись за него и, смеясь, отказывались слезать, пока в дело не вмешивался полицейский с дубинкой. Иногда им удавалось проехать достаточно далеко, и они спрыгивали лишь тогда, когда поезд набирал достаточно большую скорость.

Однажды ночью Эдгар проснулся как раз в тот момент, когда поезд въезжал на маленькую темную станцию, расположенную где-то к югу от Аллахабада. Вдоль путей протянулись бараки, в их распахнутых окнах можно было различить тесно прижавшиеся друг к другу тела. Платформа была почти пуста, не считая малочисленных торговцев, которые проходили мимо и заглядывали в окна вагонов, пытаясь разглядеть, кто из пассажиров не спит. Следуя один за другим, они останавливались у окна Эдгара: «Манго, сэр. Для вас», «Не желаете ли почистить ботинки, сэр, просто выставьте их в окно», «Самса, очень вкусно, сэр». «Неудачное место для чистильщика обуви», — подумал Эдгар. Перед его окном остановился молодой парень. Он молча заглянул внутрь и стоял, чего-то ожидая. В конце концов Эдгару стало неуютно под его пристальным взглядом.

— Что ты продаешь? — спросил он.

— Я бродячий поэт, сэр.

— Бродячий поэт?

— Да, сэр, всего одна монета, и я прочту вам поэму.

— Какую поэму?

— Любую, сэр. Я знаю все поэмы, но для вас у меня есть одна особая, это древняя поэма, она бирманская, у бирманцев она называется «История о путешествии Лейпбья», но я дал ей название «Дух-бабочка». Потому что я сам переделал ее, всего одна анна.

— Тебе известно, что я еду в Бирму, откуда?

— Мне известно, потому что я знаю направление, куда течет река истории, мои поэмы — дочери прорицания.

— Вот тебе анна, давай скорее: поезд трогается.

И это действительно было так, паровоз запыхтел и тронулся с места.

— Рассказывай быстрее, — сказал Эдгар, неожиданно ощутив приступ паники, — ты же не случайно выбрал мой вагон.

Поезд ускорял ход, волосы юноши развевались на ветру.

— Это история о снах, — прокричал он. — Все эти истории — о снах.

Но тут Эдгар услышал другие голоса: «Эй, парень, слезай с поезда! Ты, безбилетник. Прыгай сейчас же!» За окном промелькнула фигура полисмена в тюрбане, бежавшего за поездом, Эдгар увидел только взмах дубинки, и парень сорвался и исчез в ночи.

Поезд двигался, спускаясь в долину Ганга, покрытую лесами, и очень скоро они встретились со священной индийской рекой и следовали уже в одном с нею направлении. Затем миновали также священный для индийцев город Бенарес, в котором они оказались на рассвете. Пока остальные пассажиры еще спали, верующие просыпались, чтобы окунуться в речные воды и вознести свои молитвы. Через три дня они добрались до Калькутты и снова пересели в экипажи, которые, с трудом прокладывая себе дорогу сквозь скопище людей, повезли их в порт. Там Эдгар погрузился на новый корабль, на этот раз меньшего размера, потому что тех, кто ехал до Рангуна, было уже не так много.

Снова заработали паровые машины, издавая звуки, похожие на ворчание. Двигаясь по мутным водам устья Ганга, они вышли в Бенгальский залив.

Над головами кружили чайки, воздух был плотным и влажным. Эдгар отдирал рубашку от тела и обмахивался шляпой. На юге собирались грозовые тучи, ждущие своего часа. Калькутта скоро скрылась за горизонтом. Бурые воды Ганга, встречаясь с морем, закручивались спиралями, создавая водоворот, а затем, отложив на дне принесенный ил, постепенно светлели и исчезали, растворяясь в синеве.

В путеводителе было указано, что до прибытия в Рангун осталось всего три дня. Эдгар снова принялся за чтение. В его дорожной сумке была целая куча бумаг, которыми снабдили его Кэтрин и Военное министерство. Он читал военные сводки и газетные вырезки, личные отчеты и главы из географических справочников. Он с усердием штудировал карты и пытался запомнить несколько фраз по-бирмански. Был среди прочих бумаг и конверт, надписанный: «Настройщику, вскрыть только по прибытии в Маэ Луин. Э. К.». На протяжении всего пути, с самого отъезда из Англии, он испытывал искушение вскрыть его и сдерживался только из уважения к доктору, наверняка у Кэррола были веские причины, по которым он просил Эдгара не торопиться. Еще были два длинных документа с изложением истории Бирмы и народа шан. Первый он начал читать еще в своей мастерской в Лондоне и продолжал постоянно обращаться к нему. Его с самого начала пугало обилие незнакомых и непривычных имен. Сейчас он вспомнил, что другой документ, написанный самим Энтони Кэрролом, был как раз из тех, что Кэтрин советовала ему прочесть. Он взял бумаги с собой в постель, удивляясь, что не вспомнил о них раньше. С первых строк стало понятно, насколько он не похож на другие документы.