«Не могу я этого сделать, — думала она, глядя, как ветер обрывает листья с деревьев и уносит с собой, будто пестрые игрушки. — Нет! Так нельзя. Они все страшно расстроятся, а Мо вообще больше не станет со мной разговаривать, никогда».

Да, Мегги говорила себе все это, говорила много раз. И в то же время глубоко внутри знала, что ее решение давно уже принято.

8 КОМЕДИАНТКА

Певец по свету бродит,

Уж так заведено —

Звучит из всех мелодий

Прощание одно.

Любимая, не знаю,

Увижусь ли с тобой.

Смерть розы обрывает

Тяжелою рукой.

Элимар фон Монстерберг. Шпильман

Как раз рассвело, когда Сажерук добрался до крестьянской усадьбы, которую описал ему Небесный Плясун. Она лежала на южном склоне холма, в окружении оливковых деревьев. Земля здесь была, по рассказам Небесного Плясуна, сухая и каменистая, но травам, которые разводила Роксана, как раз такая и была нужна. Усадьба стояла на отшибе, ни одной деревни поблизости, и защищала ее лишь стена ниже человеческого роста да деревянные ворота. Отсюда уже виднелись крыши Омбры, высоко вздымающиеся над ними башни замка и поворот к городским воротам — совсем рядом и в то же время слишком далеко, чтобы успеть скрыться за городские стены, если разбойники или солдаты, возвращающиеся с очередной войны, вздумают разграбить одинокую усадьбу, где никого нет, кроме женщины и двух детей.

«Может, у нее есть хотя бы батрак», — думал Сажерук, стоя за кустами дрока. Ветви скрывали его, зато сам он мог все хорошо разглядеть. Дом был маленький, как большинство крестьянских домов, не такой убогий, как у многих, но и не намного лучше. Целая дюжина таких домов могла бы уместиться в любом из тех залов, где прежде пела и танцевала Роксана. Даже Змееглав приглашал ее в свой замок, как ни презирал он Пестрый Народ, потому что в ту пору всякому хотелось смотреть на нее и слушать. Богатые купцы, мельник ниже по реке, торговец пряностями, больше года славший ей подарки… многие мечтали взять ее в жены, засыпать драгоценностями и дорогими платьями, предлагали ей покои куда просторнее дома, где она теперь жила. Но Роксана осталась с Пестрым Народом, она была не из тех комедианток, что продают хозяину голос и тело за немного покоя и теплый кров.

Но и ей однажды надоело бродяжничать, захотелось постоянного дома для себя и детей, потому что бродячая братия жила вне закона. Закон не защищал их, как не защищал побирушек и разбойников. Ограбивший актера мог не опасаться властей. Насилие над комедианткой сходило безнаказанным, и убивший комедианта не предавался в руки палача. Вдове была позволена единственная месть: избить тень убийцы — только тень, — когда солнце отбросит ее на городскую стену, и за похороны вдова должна была платить сама. Да, для Пестрого Народа не было защиты. Их звали приманкой дьявола, смеялись их шуткам, слушали песни и сказки, смотрели трюки и фокусы и по вечерам запирались от них покрепче. Их не пускали ночевать в города и деревни, под защиту стен, им приходилось вечно бродить по дорогам. Их свободе завидовали и потому высмеивали этих людей, вынужденных служить за деньги и хлеб множеству господ.

Редко случалось, чтобы комедиант избавился от вечных странствий и положения изгоя. Но Роксане это, видимо, удалось.

При доме был хлев, амбар, пекарня, а между ними — двор с колодцем посередине, сад, окруженный плетнем, чтобы куры и козы не общипали молодые деревца, а за ним — с десяток узких длинных грядок. С некоторых урожай был уже собран, на других еще колосились пушистые травы, отяжелевшие от собственных семян. Утренний ветерок доносил до Сажерука их горьковато-сладкий аромат.

Роксана склонилась над самой дальней грядкой, среди льна, окопника и дикой мальвы. Похоже, она работала уже давно, хотя над кустами еще не развеялся утренний туман. Рядом с ней стоял мальчик лет семи-восьми. Роксана сказала ему что-то и засмеялась. Как часто Сажерук вспоминал ее лицо, каждую черту, рот, глаза, лоб с высоко зачесанными над ним волосами. С каждым годом это становилось труднее, облик Роксаны расплывался, как ни старался он припомнить все в точности. Время стерло, запорошило пылью ее лицо.

Сажерук шагнул вперед и тут же отступил. Он уже трижды хотел повернуть назад, бежать отсюда так же неслышно, как пришел, и все же не трогался с места. Ветер зашевелил кусты дрока, толкнул его в спину, словно подбадривая, и Сажерук решился, раздвинул ветки и двинулся к дому и грядкам.

Мальчик увидел его первым, а из высокой травы у хлева выступил гусь и пошел на него, шипя и хлопая крыльями. Крестьянам не разрешалось держать собак, это было привилегией знати, но гуси были надежными сторожами и умели ничуть не хуже пугать непрошеных гостей. Однако Сажерук ловко увернулся от разинутого клюва и погладил рассерженную птицу по белой шее, так что она в конце концов аккуратно сложила крылья, как свежевыглаженное платье, и мирно поковыляла обратно на свое место в траве.

Роксана выпрямилась. Она обтерла о платье перепачканные землей руки и смотрела на него молча и неподвижно. Волосы у нее и в самом деле были заколоты наверх, как у крестьянки, но, похоже, были такими же длинными и густыми, как прежде, и такими же черными, не считая нескольких седых прядок. Платье на ней было коричневое, как земля, на которой она работала, а не пестрое, как те юбки, что она носила прежде. Но лицо ее было Сажеруку по-прежнему знакомо, как небесный свод над нами, знакомее, чем собственное отражение в зеркале.

Мальчик схватился за грабли, лежавшие рядом с ним на земле. Он поднял их с такой мрачно-решительной миной, будто привык защищать мать от странных чужаков. «Умница, — подумал Сажерук, — не доверяй никому, а уж тем более покрытой шрамами морде, которая вдруг появляется из-за кустов».

Что сказать, когда она спросит, где он был?

Роксана что-то тихо шепнула мальчику, и он опустил грабли, но глядел по-прежнему настороженно.

Десять лет.

Он и прежде часто уходил — то в лес, то в приморские города, по дорогам, вьющимся по холмам среди рассеянных деревень, — как лис, появляющийся у человеческого жилья лишь тогда, когда от голода подведет живот. «У тебя сердце бродяги», — говорила Роксана. Иногда ему приходилось разыскивать ее, потому что она уходила кочевать с остальными комедиантами. Одно время они жили вместе в лесу, в заброшенной хижине угольщика, а потом снова в шатре, среди Пестрого Народа. Одну зиму они даже продержались за прочными стенами Омбры. Это его всегда тянуло прочь, и, когда у них родилась первая дочь и Роксане все чаще хотелось остаться с другими женщинами из их касты, вблизи от защищающих стен, он стал уходить один. Но он всегда возвращался к ней и детям, к большой досаде увивавшихся вокруг нее богачей, надеявшихся сделать из комедиантки приличную женщину.