– У меня нет на этот счет ни малейших сомнений, – заявила я, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик. – Я уверена. Что тут еще доказывать! Это не мой муж! Так к чему, скажите, весь этот цирк? Тут нечего обсуждать!

Пальцы Барбары Петри потянулись к вискам, словно у нее разболелась голова и она собиралась снять боль массажем. Но, заметив свой невольный жест, она опомнилась и снова положила руки на стол. Я поняла, что явилась для Петри разочарованием. Допустим, она была готова мне поверить, но ей требовались доказательства.

Я вздрогнула, когда самозванец неожиданно взял слово.

– Вот ты заявила только что, будто всякий, кто меня знает, сразу поймет, что я не Филипп, – сказал он и перевел взгляд от меня на Петри и снова ко мне. – А что если кого-нибудь спросить? Кого-нибудь из тех, кто знает меня. Тогда ты успокоишься?

Я буквально теряю рассудок, когда этот человек мне тыкает, когда ведет себя так, будто мы друг с другом знакомы. Весь этот бред становится просто невыносимым.

– Ничто, ничто не заставит меня поверить, что вы Филипп Петерсен.

И это были не просто слова, это был настоящий плевок в лицо. Разумеется, он обо мне осведомлен, знает, что у меня нет семьи, что мы с Лео живем одни, подлец! Слова мои едва отзвучали, а я уже ощутила, что дала маху. Этот хитроумный негодяй только что сделал Барбаре предложение, и очень даже конструктивное, но я его отклонила. Я не решилась его принять, а значит, испугалась, и меня сочтут неправой.

– Но в принципе я, конечно, за, – поспешно поправилась я, обратившись к Петри.

На незнакомца я старалась не смотреть.

– Все равно, кого спрашивать, каждый подтвердит, что это не мой муж.

На несколько секунд воцарилась тишина.

– Хорошо, будь по-вашему, – наконец решилась Петри. – Кого вы предлагаете?

Теперь дело в шляпе. Чувство, похожее на облегчение, разлилось по мне. Почему я раньше об этом не додумалась? В чем же тогда загвоздка? Отец Филиппа умер, мать Констанция не в счет. Его прежних коллег я почти не знаю, но я знаю Иоганна! Улыбка облегчения озарила мое лицо, но в ту же секунду незнакомец спросил:

– Как насчет Иоганна?

В совершенном замешательстве я посмотрела на него. Он знает Иоганна? Откуда он его знает, с какой стати он в курсе?

– Кто такой Иоганн? – спросила Барбара Петри.

– Иоганн Кербер, старый друг семьи, после смерти отца взял меня под свое покровительство, – выпалил мошенник. – И Зара, я знаю, также ему доверяет. По крайней мере, доверяла раньше.

Внутри меня все оборвалось, разбилось на миллионы кусочков, но я не позволила ни одному выпасть наружу и наконец-то выдавила:

– Иоганн в отъезде. Он сейчас по делам в Китае. Я уже много раз пыталась ему дозвониться, хотела сказать, что Филипп жив, но мне так и не удалось с ним поговорить.

– Когда он возвращается? – спросила Петри.

– В офисе сказали: через три дня. Но я не могу ждать так долго!

– Нет, конечно, нет. Ведь упомянутый Иоганн, наверное, не единственный, кто может подтвердить личность вашего мужа.

– Это не мой муж, – упорствовала я.

Только не сдаваться, раздражают мои слова Барбару Петри или нет – до лампочки. Это не моя проблема, а ее.

– Хорошо, – сказала она. – Наверняка есть еще кто-нибудь, кто помог бы нам… – она помедлила, – разобраться в этом деле.

Я опять подумала о матери Филиппа, единственной родственнице, не считая нас с Лео, но та даже себя в зеркале не узнала бы. Никто больше в голову не приходил. Не было никого, кто знал бы его достаточно близко – ни в семье, ни на работе. Разумеется, имелись коллеги, с которыми он тесно работал. Но сумеют ли они удержать язык за зубами перед журналистами? И вообще, что за бред? Неужели моего слова недостаточно?

Я не отвечала, и Барбара Петри тяжело вздохнула. Кажется, она уже жалела, что пришла. Вдруг у меня во рту скопилась солоноватая слюна.

– Простите, я на секундочку, – прохрипела я.

Барбара Петри и самозванец молчали.

Я выходила из кухни с высоко поднятой головой, но как только скрылась из их поля зрения, как угорелая кинулась в ванную. Захлопнула за собой дверь.

Уже во второй раз за сегодняшний день я опустилась на колени перед унитазом и изрыгнула из себя резкие болезненные фонтаны. Потом сполоснула рот и уставилась на свое отражение, опираясь о край раковины. Глаза мои чернели от ярости.

Не со мной, подумала я. Ведь я уже натерпелась достаточно, и самого разного. Самого разного. Пожалуйста, не со мной.

Расположить к себе других людей – пустяковое дело. Я сижу, согнувшись в три погибели. Так человек делается еще меньше. Не столь устрашающим. Подчеркивается его физическая усталость. Я потираю глаза, как будто они слипаются против моей воли, несколько раз моргаю, потом поднимаю взгляд и бесстрашно улыбаюсь.

Действовать. Избавиться от Барбары Петри, а там видно будет, что дальше.

– Что здесь происходит? – спросила она, понизив голос.

– Моей жене нездоровится, – ответил я неопределенно. – Я думаю, она сегодня пережила большое эмоциональное напряжение. Все, что ей нужно, это немного покоя.

Петри наморщила лоб.

– Похоже, вы не слишком удивлены поведением вашей жены.

– Увы, вы правы, – согласился я с тихим вздохом. – Меня это нисколько не удивляет.

– С ней уже такое случалось?

Я кивнул и уверенно соврал:

– Да. И не раз, к сожалению. Но вы не беспокойтесь. Я знаю, что делать.

Выражение лица у Барбары Петри непроницаемое.

– Я бы не хотела, чтобы вы брали на себя слишком много. Вам и самому нужен покой.

– Со мной все в порядке, – сказал я. – Я только об одном хочу вас попросить: обещайте никому ничего не рассказывать. Мне было бы очень неприятно, и Заре – как только она придет в себя – тем более.

В течение секунды Барбара Петри выдерживала мой умоляющий взгляд, но потом смягчилась.

Вот оно, сострадание. Хорошо.

– Само собой, разумеется, – ответила она и одарила меня легкой улыбкой. – Разумеется.

Мой взгляд неожиданно скользнул в сторону ванны, белоснежной как цветок лотоса, и в воображении вспыхнула одна картина. Мы с Филиппом принимаем ванну, на бортике – пиво для него, яблочный сок для меня. Я беременна, и мой живот горой вздымается над пеной. Филипп, дурашливый. Счастливый. Темные глаза, ямочки на щеках, в течение нескольких секунд вижу его как наяву: он делает глоток из бутылки, в то время как пена миллиардами пузырьков стекает по его груди и…

Почему мне это не пришло в голову раньше?