Она уже наверху — и перед ней могучие стволы деревьев. Направо путь к пляжу и дому, налево — к большой дороге и людям. Времени у нее предостаточно, но вдруг она останавливается, идет назад и заглядывает за гребень склона.

— Ну что, идите! — кричит она. — Вас тут ждут… — Она склоняется над савойцем и снова кричит: — Ага! Слабак! Слабак! Испугался!

Он слышит и бросается вперед.

Она не двигается с места, а он лезет наверх; она наклоняется, чтобы лучше его видеть, но вдруг нависающий край склона проваливается у нее под ногами, и она скользит вниз, прямо к савойцу, пропахивая башмаками черную землю. Он взбирается к ней (или так кажется?), она видит его зубы за усами, ему осталось только протянуть руку — но удар так силен, что он тоже не может устоять, успев лишь обхватить ее тело руками и сжать изо всех сил. Он переворачивается и оказывается сверху, и они катятся вниз; он не отпускает ее, и она чувствует крепкое его тело, его дыхание у шеи и жар его лица. Они катятся и катятся, она видит то небо, то землю, в нос бьет пряный запах сырой земли, гнилья и опавших листьев. Вдруг на пути у них дерево… И вот она лежит, он стоит на коленях, его глаза все ближе и ближе, и вот только они одни и остались на свете. Он крепко вцепился в нее и не отпускает, но он еще до конца не знает ее. Рывок — и она отводит лицо и поворачивается к нему затылком; платье ее трещит сверху донизу. Он втягивает в себя воздух, но вдох переходит в крик, и он отпускает ее левую руку; она вскакивает, и он за ней, но не так проворно; он взмахивает рукой, из прокушенного запястья сочится кровь. Он бросается за ней, хватает за рукав, но рукав рвется. А!.. Куда бежать? Что делать? На ее прелестные плечи снова падает солнце, а река уже близко. Он замешкался, на левой руке у него кровоточат ранки от ее зубов; ярость туманит ему голову, и он не в силах овладеть собой. Она боится, что он нагонит ее на другом берегу, и бежит по колено в воде против течения реки; ей легче бежать по камням в эспадрильях, чем ему в тяжелых кованых башмаках. Она оборачивается и видит, что он скользит на каждом шагу, ослепленный летящей в глаза водой. Она смеется, видя, как он падает на четвереньки; русло Бурдонет становится все шире и шире, берега расступаются и становятся плоскими.

Как красива она на солнце! Он видит ее красоту, но понимает, что ему не догнать ее, потому что уже виден маленький дом Боломе, стоящий на склоне и вросший в него задней частью крыши. Из дома выходит сам Боломе, мгновение стоит на пороге и снова исчезает из виду.

Она уже не бежит по воде; савоец тоже выскочил из реки и хочет перехватить ее на склоне.

Из дома выходит Боломе, в руке у него ружье.

Она исчезает. Красота исчезает, видение гаснет.

Теперь перед ним лишь маленький смуглый мужчина с висячими усами, делающий несколько шагов вперед. Савоец не останавливается, и тогда тот переламывает стволы и вставляет в них патроны…

Она глубоко дышит. Прислоняется спиной к двери. Все хорошо. Она глубоко дышит. Небесный свод опять неподвижен и целен. Она делает еще один вдох, и свежий воздух переполняет ее как заслуженная награда. Она снова свободна и может забыть о том человеке…

Боломе тут, со своим карабином; он говорит:

— Вам бы зайти в дом, мадемуазель…

Сказав это, он опускает глаза, и она опускает глаза вслед за ним.

— Постараюсь найти вам одежду, и то сказать, я не богат, да и женское платье… — Он входит первым, идет в комнату и оттуда зовет Жюльет: — Вот, я нашел вам куртку. Я иногда ходил в ней на охоту. Идите сюда, на комоде иголки и нитки…

Комната маленькая, душная и темная даже погожим днем. Он выходит и оставляет ее одну. Она надевает полотняную серо-зеленую куртку с карманом на спине и пуговицами с головой кабана. Она смотрит в покрытое черными точками зеркало, потом зашивает висящую клочьями юбку, сквозь которую просвечивают колени…

Руж вернулся домой; его разговор с Миллике был коротким. Не прошло и получаса, как Декостер увидел, что он возвращается. Руж шел, повесив голову, будто она налилась свинцом, и сдвинув фуражку, как будто враз ставшую меньше размером. Лицо его побурело, и усы стали казаться еще белее. От виска до шеи пульсировала надувшаяся жила.

Он пришел и не сказал ни слова.

Он стоит перед Декостером, который все возится с сетями, работая челноком. Декостер смотрит на него своим единственным, но видящим не хуже, чем иные два, глазом и ничего не спрашивает. А Руж ничего и не говорит. Какая в этом нужда? Декостер берет свой нож, раскрывает его, перерезает нить и закрывает. Его полотняная фуфайка расстегнута.

У самого устья Бурдонет, там, где вода становится желтой, белеет целая стая чаек (они кажутся черными, если солнце светит с другой стороны).

— Ты не видел Жюльет? — спрашивает Руж.

Он видит, что дом притих, берег пуст и вокруг никого, ни на крыше, ни в окнах; ни дымка из трубы, ни отсвета на стекле…

— Жюльет… Ты не видел ее? — повторяет он.

— Нет.

— Она не выходила?

— Откуда мне знать, я все время был здесь.

Волнение подгоняет Ружа; он идет к дому, встает у двери, прислушивается. Ни звука.

Он входит на кухню, нарочно скрипит скамейкой — а вдруг она спит? Никого.

Тогда он зовет:

— Жюльет! — потом громче: — Жюльет!

Он стоит перед только что крашенной дверью и ждет, будто она сама откроется; дверь неподвижна, и он толкает ее…

Он ведь знает, что никто не ответит…

Руж выходит, кричит Декостеру:

— Ты не видел, она брала весла?

Декостер что-то бурчит в ответ и направляется в сарай. Но он знает, что весла будут на месте.

Они там и есть. Над камнями сгустился сумрак, и они кажутся мокрыми. Камыши вдали посерели, забыв о своем веселом бело-зеленом цвете. Да нет, они белые снизу и зеленые сверху, но не для него, когда он идет сквозь заросли, решив все же взглянуть на лодки: ведь с ней никогда ничего нельзя знать наверняка… Она ведь может уплыть и без весел, говорит он себе, идя по тропе между стен камышей. Говорит и не верит; так и есть, обе лодки на месте. Вот «Жюльет» блестит свежей краской, зеленая снаружи и желтая внутри; она привязана и смиренно ждет, когда к ней придут, но никто не пришел, и никто не приходит. Вокруг пусто, темно и сыро; темнеет скала, пусто в колючих кустах, среди дубков и лиловых цветов; никого на самом верху, где клочья мха висят на уткнувшихся в небо стволах…

…Он увидел Боломе и с ним кого-то еще. Боломе подошел к Ружу, а она стояла поодаль, в слишком просторной куртке с головами кабанов на пуговицах. Она ждала, но он словно не видел ее. Вот Боломе подошел к Ружу, и тот вдруг поднял голову. Было слышно, как он спросил у Боломе:

— Сколько у тебя этих винтовок? Ты должен дать мне одну на время. Она мне может понадобиться.

— О, Жюльет! Вы не хотите остаться здесь? Вам не по душе наша жизнь?