— Que tal? Que te malesta?[23]

Марта чадрой спустила волосы на лицо и дерзко запричитала:

— Maldichos lancheros!.. Me todavia falta doscien-tos dolares para huir a Miami. Muchisimos rusos ya se desembarcan… Quen les llamaba? Nos van poner debajo de una manta de cien metros у de gratis, de gratis!.. No tengo ningun deseo manejar un tractor. Tampoco quero infilar me al koljos. Si, sefior! Tampoco me gusta su peli-grosa promesa: «Mariana todo sera de gratis!»[24].

Иван оказался в раздвоенности. Разумеется, он Марте мог вполне втолковать, что когда наступает коллективизация, то не то что на стометровое, и на короткое одеяло средств не хватает, как и недостаёт потрёпанных сил на попутные удовольствия. Перспективу очутиться вместо постели на тракторе Ивану было потрудней отмести. Резон «За рычаги сажают достойнейших» мог Марту унизить. Зато угрозное обещание «Завтра всё будет бесплатно!» — ему не стоило никакого труда разбить, сославшись на опыт отечества. Но в том и загвоздка, что называть своё подданство Ивану категорически запрещалось. Секретность опять шла во вред великой стране, и обладателю тайны не оставалось ничего другого, как молча почёсывать голову в ожидании третьих петухов.

Чесаться, искать маскировочно блох Иван не привык и потому пошёл на иное.

«Как знать, придётся ли ещё раз? — подтолкнул он себя. — Когда рядом ютятся «земля-воздух» и «Куба» значит, как назло, «бочка», поневоле себя ощущаешь между небом и бренной землей». И навалился на Марту.

Сполна насытившись, он поколебался немного и отчинил Марте остатки долларов, подумав зачем-то: «Я, будто кандальный узник, передаю напильник товарищу…».

Марта смятенно скомкала денежки и прожурчала:

— Tu quieres algo mas? Estoy lista a todo.[25]

— Otra vez. En Miami[26], — отшутился Иван и попросил Марту вызвать такси к отелю.

На выходе Ивана ждали покинутые товарищи. Девочки уже упрыгали отдыхать. С моря тянуло прохладой. Зеленоватые волны тихо ластились к Мале-кону. На берегу стоял одинокий негр с удочкой, а чуть поодаль в расхруст потягивался, сыто играл хвостом усталый Мурзик, кольцами пепельный, будто сорвался с трубы.

Был тот утренний час котов, когда по крышам с подругой набегавшись, даже рыбы не хочется, Меланхолия. И предчувствие камня, каким тебя за подвиги угостят. И опасение это «зачем-то» людям передается. Не всем, конечно, а подневольным, кого дома каверзно ждут.

В мучительном предощущении друзья погрузились в такси и поехали в «Колли» молча. Всех тяготило: не спохватились ли, не застукали? И хорошо неуёмный Чанов ступор подразрядил — достал бумажку с каракулями, пошевелил губами и как-то победоносно выпалил:

— Сой каброн! Сой миердаперро!.. Ну как, Иван? Хорошо я по-здешнему трекаю?

— Исключительно замечательно, — рассмеялся Иван.

— А зачем скалишься? — заподозрил Чанов. — Я что, не так сказал?

— Ты сказал: я — козёл, я — говно собачье, — перевёл Иван.

— Да брось! — смутился задетый общим хохотом Чанов. — А я ещё жени… Вот сука, нет чтобы хорошему научить!

— Хорошее к тебе не пристанет, — слезясь, вымолвил Кузин. — Ну, молодец, Чанов, повеселил! Дай слова списать, чтоб не забылось.

С подначками обсуждая чановское «приданое» и бегство Славушкина из-под венца, подъехали к особняку, где подмигнули услужливому часовому и, прикрыв рты, на цыпочках вползли в разгромленную, прокисшую от сигар гостиную.

Недавний вещун не зря в душах скрёбся. «Верный ленинец» уже не спал, не дремал. Переместился из ванной, смахнул со стола лишнее и восседал напряжённой струной, положив сжатые кулаки на крышку. И сразу аромат тропиков испарился, и повеяло чем-то до боли родным, разве что портрета над головой допытчика не хватало и переходящего углового знамени «Победителю» там чего-нибудь.

— Ну-ну, рассказывайте, где были, что поделывали? — скрипучим голосом проговорил Мёрзлый и, чтобы по морде сразу не схлопотать, умно добавил: — Мне это вовсе не интересно, а вот другим… Так где же?

— В кустах… в кустиках, дорогой Пётр Пахомович; — пропел, будто тенор-альтино, Иван. — Разве из личного опыта вам это не известно?

Мёрзлого так и подбросило. Со зла обнаглев, он подскочил к приключенцам и стал к ним хищно и с отвращением принюхиваться, будто постылая жёнушка, которой духи никогда не дарят.

— Это цветы на кустах здесь такие терпкие, — в момент раскусил приставалу Кузин. — Ну чтоб запах этого самого, подскажи, Чанов, напрочь отбить…

— Миердыперды! — подсказал памятливый Чанов и, неуместно покосившись на Мёрзлого, по-простоте добавил: — Да и «каброны», когда им за тридцать, тоже не «Красный мак» с похмелюги…

— Так-так, вот мы уже и слов нахватались, — зацепился Мёрзлый. — Есть чем порадовать генерала. Только вот где? От кого набрались? — спросит командование. И хорошо, если только слов… Девицы-то тут с червоточиной, все с гнильцой, можно сказать.

— Зачем же сразу пугать? — не удержался Славушкин.

— Я не пугаю, — хихикнул Мёрзлый. — Предупреждаю. Хотя и поздно.

— Лечиться никогда не поздно, — знающе брякнул Чанов. — Нет, это я так, чисто теоретически, чтобы Славушкин свой мандраж унял.

Разговор принимал явно невыгодную для ходоков окраску. И, взяв допытчика слегка за грудки, Иван сказал ласково и внушительно:

— Меньше пить надо, Пётр Пахомович!.. Тогда и домыслов лишних не будет, и не захочется беспокоить командование… алкаш!

— Позвольте!! Но вы же меня насильно! Под страхом «тёмной», — встревоженно запыхтел Мёрзлый.

Иван ничего не ответил. Он знал: ничто так не пугает согражданина, как нечто недоговорённое. И со словами: «Спать, спать, утро вечера мудренее!» — развёл друзей по спальным комнатам, в одной из которых метался, мучился в сновидениях оставленный на бобах Толякин.

— А… а сигарет принесли? — спросил он сквозь дрёму.

— Закрыто на учёт, — сказал Иван и пал снопом на кровать.

Наутро… Но нужно ли объяснять, земляки, что бывает после эдакого наутро?