Белый медведь Снежок, страдающий от хронического теплового удара и ностальгии, присланный одним из северных племен этим летом с обозом песцовых шкурок, резной рыбьей кости и вяленой рыбы. Полосатый, как шмель, толстый ленивый тигр Пуфик откуда-то из восточной тайги. Обманчиво флегматичный желтый одногорбый Огненный Ветер Пустыни – беговой снайпер-верблюд[16] из Шатт-аль-Шейха – мимо не ходи. Вольера с крикливым, лохматым, плохо воспитанным безымянным обезьяним семейством из Вамаяси. Близорукий злой носорог Бамбук, похожий на маленькое стенобитное орудие. И – рядом с ним и почти напротив хозяйственных ворот, которыми он пользовался все время, пока работал во дворце, но сейчас недоступными, как Луна, как самые дальние созвездия – территория огромного иссиня-черного узамбарского буйвола Герасима с щегольски закрученными, как усы гвардейского офицера, рогами и жены его, нервной и раздражительной буйволицы Му-Му. Его любимцев, неизменных объектов кормления сладкими морковками и репками, почесывания за ушами и поглаживания больших теплых тяжелых морд. Вообще-то их имена были Самум и Саванна, но Граненыч их и сам не признал за имена, и буйволов отучил на них отзываться, с самого первого дня единолично переименовав их в честь героев давно прочитанной книжки.

Но сейчас было не до них, его узамбарских коровушек, как он ласково про себя иногда называл рогатую чету. Сейчас они помочь ему ничем не могли.

Вот если бы одно из посольств догадалось в свое время преподнести царю Симеону жирафенка маленького, да кабы тот вырос, да если бы он, Граненыч, его воспитал и приучил катать на себе, то теперь можно было бы попытаться вывести его из загона, подогнать к стене и подняться по евойной шее наверх…

Эх, бы, да кабы, да во рту росли грибы…

Нет. К этому вопросу с голыми руками не подойдешь. Тут нужно стратегическое мышление.

Как учил великий вамаяссьский контр-адмирал Янамори Утонути, определись с целью, а средства предложат себя сами.

Итак…

Цель – ворота. Они должны передо мной открыться. Препятствие – охрана. Черносотенец и два дружинника. Их надо обмануть, уговорить, подкупить, отвлечь, разогнать или… Короче, их не надо.

Средства…

Граненыч еще раз вздохнул, поскреб под шапкой в затылке и пришел к выводу, что если кого охрана и пропустит, так это телегу и работника, направляющегося в город… в город…

За чем? Что там говорилось в той, недочитанной им книжке про лазутчиков?

Ври не просто так, а чтобы тебе захотели поверить? Или как-то позамысловатее?

Ладно. Изящную словесность оставим хозяину библиотеки. А мне надо именно врать.

Так за чем таким может поехать возчик, что его обязательно нужно пропустить?

За дровами? За продуктами? За заказом в лавку?…

Стоп. Идея.

Направляющегося в город за водкой. Для армии Чернослова.

У кого рука поднимется, или, вернее, не поднимется не открыть ворота по такому случаю? И что с того, что этой водки в подвалах – пруд пруди? Откуда начальнику караула, этому городскому гамадрилу, это знать?

Или мадригалу?… Нет, не так, по-другому как-то…

Маргиналу?

Ладно, ну его, кто бы они ни был.

Будь он хоть маргинал, хоть мадригал… или все-таки гамадрил?… но уж на это-то он, если я хоть чуть-чуть разбираюсь в этой братии, купится – глазом не моргнет, стоит только пообещать ему, что он первым снимет пробу. Ну или, памятуя свое якобы бессловесное состояние, натолкнуть его каким-либо способом на эту мысль.

Немного воодушевленный таким планом – другого все равно не было – Граненыч осторожно выбрался из-за загона с буйволами, кивнув им ласково на прощанье, обошел его и, едва удерживаясь от всепоглощающего желания красться, стелясь по стенке, останавливаясь и оглядываясь каждые полминуты, снова тщательно свел глаза в кучу, вышел на середину дорожки и деревянной походкой заводного солдатика зашагал к конюшне.

– М-м-м-у-у-у-у-у… – печально проводил своего занятого друга Герасим.

Ворота конюшни были слегка приоткрыты. Оттуда веяло теплом, навозом и успокаивающе-знакомым конским духом. Поддавшись напоследок искушению оглянуться и не обнаружив ничего тревожного, Митроха боком просочился вовнутрь.

Просторные, уютные стойла царской конюшни длинными рядами уходили в сухой полумрак, туда, где в самом конце стояли и ждали своей доли работы ломовые, старые и просто беспородные неказистые кони – рабочий класс лошадиного племени. Граненыч уже знал, кого он возьмет – соловую Ёлку, одноухую покладистую кобылку, которую чаще всего посыльные из кухни и подсобного хозяйства брали для выездов в город. Хотя откуда этим басурманам и это знать?…

Митроха свернул к столбу посреди широкого прохода, потянулся, чтобы снять лампу и замер.

Сердце пропустило такт, решив сначала выскочить через горло, но, когда не удалось, ухнуло и пребольно ударило в левую пятку…

Граненыч нос к носу столкнулся с Букахой.

Бывший воевода тоже вздрогнул и отпрянул, едва не споткнувшись о полы своей длинной, крытой алой парчой, шубы.

Истопник мог поспорить на коня и телегу, что красная надменная физиономия того, и так гораздо менее красная и далеко не такая надменная в последние дни, стала такой же бледной, вытянутой и испуганной, как у него.

Граненыч пришел в себя и начал лихорадочно соображать первым.

Одно из двух.

Если он сейчас побежит, Букаха его догонит или – в том маловероятном случае, если боярские ноги окажутся не такими быстрыми, как у шестидесятипятилетнего старика – поднимет тревогу на весь дворец.

Если нет…

Усилием воли собрав разбежавшиеся было в панике черты лица в тупую равнодушную маску, хоть и несколько перекошенную, Митроха продолжил начатое движение и медленно снял лампу со столба. Не глядя на выпученные глаза и беззвучно шевелящиеся губы боярина, он так же медленно повернулся, опустил руку и механической походкой зашагал вдоль по коридору к своей цели.

Я слуга. Я под чарами. Мне приказали запрячь лошадь в телегу и съездить в город по делам. Я должен здесь находиться. Я имею на это полное право. У меня распоряжение. Я выполняю чужую волю. И мне вовсе не хочется развернуться, бросить лампу ему в морду и лететь отсюда со всех моих шестидесятипятилетних ног.

Когда Граненыч дошел до стойла Ёлки и получил возможность боковым зрением оглядеть проход, там уже никого не было.

Трясущимися от перепоя и перепуга руками он стал взнуздывать одноухую кобылку. Та дружелюбно фыркала и пыталась сжевать его волосы.

«И опять одно из двух», – с мрачной обреченностью рассуждал он, пока руки машинально худо-бедно выполняли знакомую до автоматизма процедуру. «Или он сейчас поднимет крик и тут будет вся колдунова рать… или его самого тут быть было не должно».