Напрашивающийся вывод рассмешил Граненыча и заставил на минуту забыть об отчаянности собственного положения.

«Он что, тоже удрать собирался?!..»

Через полчаса к хозяйственным воротам на малой скорости подъехала старая телега, запряженная гладкой соловой кобылкой. Правил ей тощий чумазый небритый мужичок неопределенного возраста в поношенном коричневом армяке. Дойдя до самых ворот, кобылка почти уперлась мордой в ворота и, не дождавшись команды, остановилась.

– Эй, ты, куды прешь, как по прошпекту? – начальственным голосом окликнул возчика черносотенец.

– В город, – кратко и бесстрастно доложил Митроха, твердо придерживаясь линии, что зачарованным не пристало быть чересчур болтливыми.

– Зачем?

– За водкой.

– За водкой? – оживился свежеиспеченный черносотенец, пропустил следующий вопрос «по чьему приказу» и сразу перешел к делу.

– А куда конкретно?

– Винокурня Жилина.

– Хм-м-м… Винокурня Жилина – это хорошо… Жилин – он градус держит… – задумчиво поскреб подбородок черносотенец, перебирая одну заманчивую возможность за другой и, наконец, остановившись на одном из вариантов, безусловно, приятном, судя по тому, как непроизвольно расплылась в блаженной улыбке его хитрая физиономия. – А когда возвращаться будешь?

– Груз заберу – и вернусь, – бесстрастно ответил Митроха, старательно не сводя неподвижного взгляда с засова за спиной черносотенца.

– За… три часа вернешься? – хищно прищурившись, выстрелил вопросом начальник караула, прикинув, когда его должны сменить.

– Вернусь, – не задумываясь, подтвердил Митроха. Сейчас он бы подтвердил, что вернется из винокурни Жилина, расположенной в двух часах езды от дворца, и за двадцать минут.

Только бы пропустили, только бы пропустили, только бы выпустили…

Облачко сомнения пробежало было по лицу караульного, но открывшиеся вдруг в такой нежаркий день солнечные перспективы рассеяли его без особого труда.

За полдня с лишком, что он стоит на часах на этих разнесчастных воротах, мимо него не прошел ни один солдат из отряда колдуна. Будто они все заняты своими делами и забыли, что он вообще существует на белом свете. Брезгуют они нашим братом, видите ли вы. Морды воротят. А на воротах этих дурацких стоять не ихнее, понимаете ли вы, дело. А торчать-то тут, между прочим, еще до вечера. А на улице не май месяц. И даже не сентябрь. И что такого страшного может случиться, если он, не спросясь пришлых, выпустит эту телегу, а потом абсолютно справедливо воспользуется плодами своей доброты? Подумаешь, приказ… Легко им, инородцам, раздавать приказы, сидя перед печкой в помещении, да за чаркой царской! Нам-то и пробки понюхать не досталось!.. Думают, пришли невесть откуда, сунули десять рублей жалованья в зубы и всё, господа? Можно над лукоморским человеком глумиться? И если здраво поразмыслить, зачем тогда человеку власть, если он не может ей воспользоваться в личных целях? А-а-а… провались земля и небо!..

– Открывайте, – повелевающе махнул начальник караула заколдованным дружинникам. – Да поживее шевелитесь, проклятые!

Такой же ломкой походкой, какую с разной степенью достоверности старался изображать до сих пор Митроха, оба дружинника без единого слова потащились из караульной будки снимать засов.

– Ну, слава тебе!.. – одними губами прошептал Граненыч и понял, что последнюю минуту он забыл дышать.

Укрывшись за неподвижной маской зачарованного, он тихохонько перевел дух и торжествующе улыбнулся – одними глазами.

Получилось. Прорвались.

– М-м-м-мум!.. М-мумум-м-м!.. М-м-му-ум-м-му-у-у-у!!!.. – донесся сзади знакомый звук.

«И тебе всего хорошего, Герасим», – подумал в ответ буйволу Митроха и украдкой оглянулся на прощанье.

По направлению к ним, откуда ни возьмись, полоща на бегу полами шубы, неуклюже бежал, размахивал руками, как ветряная мельница, и что-то отчаянно мычал Букаха.

Хотел ли он схватить беглеца или присоединиться к нему, Граненычу разбираться было недосуг. Сердце его отчаянно метнулось в грудной клетке, руки непроизвольно дернулись, и он хлестнул вожжами по спине Ёлку. Та, не ожидая от старого знакомого такого вероломного коварства, встала на дыбы, ударила перед собой копытами и угодила прямо в грудь одного из дружинников, поднимающих засов. Тот охнул,[17] отлетая к воротам, и тяжелый брус, не чувствуя больше поддержки с одного конца, ухнулся обратно на место.

– Эй, ты чего, ты чего?… – отскочил начальник караула от взбунтовавшихся вдруг кобылы и мужика и выхватил меч. – А ну слезай!..

– М-мум-м!!! М-м-му-умуму!..

Страшно выпучив глаза и указывая пальцем одной руки на Митроху, другой рукой Букаха делал непонятные знаки черносотенцу.

– Слезай, кому говорят! – замахнулся тот на Граненыча и нервно дернул головой в направлении экс-воеводы: – А это еще кто?

– Царский шут. Юродивый. Немой и бесноватый. Может покусать, – мстительно сорвалось с языка Митрохи прежде, чем он успел подумать, что говорит. – Это заразно.

– Э-э-эй, стой! – черносотенец на секунду забыл о подозрительном вознице и выставил меч навстречу несущемуся галопом грузному боярину и его роскошной, покрытой алой шатт-аль-шейхской парчой шубе. – Стой, кому говорят!

– М-м-м-у-у-у-у-у?!.. – снова донеслось до ворот – это нахмурился в загоне чем-то недовольный буйвол, но теперь до него не было дела даже его покровителю Митрохе.

Букаха несся вперед, как будто до последнего не верил, что начальник караула и вправду пустит в ход меч. Но когда его острие уперлось в широкую грудь, затянутую малиновым бархатом, он остановился и, гневно мыча и размахивая кулаками, стал метаться вправо-влево, стараясь обойти караульного и самолично схватить утеклеца, чтоб потом предъявить его новому царю как доказательство своей верности, бдительности и наблюдательности.

Но куда бы ни кинулся толстый боярин, везде его встречал с мечом наголо испуганный черносотенец.

– Уйди!.. Уйди отсюда!.. Убью дурака!.. – тыкал он клинком перед собой, и Букаха едва успевал уворачиваться, не выпуская все же Митроху из виду. – Чего ты ко мне привязался, убогий?! Иди, лечись!..

– М-м-мумум?!..

– М-м-м-у-у-у-у-у?!.. – Герасим сквозь редкий забор прищурился на подпрыгивающую вместе с хозяином боярскую шубу и нехорошо склонил голову.

Но кого сейчас волновало мнение заморской коровы?…

От неожиданности и простоты пришедшей в боярскую голову идеи Букаха остановился, отступил на шаг для душевного спокойствия караульного и, старательно мыча, ткнул толстым пальцем сначала себе в грудь, потом в Граненыча, прижатого к воротам и напряженно замершего на своей телеге, потом полоснул себя ребром ладони по горлу.