– Ишь, суки, Европу им подавай, – прошептал он.

Но лицом ничем злобы не выдал, лишь калмыцкие скулы обострились, да запали глаза. А повидать им пришлось немало. Даже сейчас Лоринков – по легенде приезжий, – смотрел во все, что называется, глаза. Было их у него два. И видели они, как по брусчатке проспекта Евроинтеграции несутся электромобили в виде лошадей, как идут по тротуарам счастливые крепкие молодые люди в фартуках и со значками Евросоюза на груди, как смеются, обнажив свои молочные груди, молодые молдаванки. Новая мода Молдавии, – в которой он воевал, которую покинул, и в которую вернулся недавно инкогнито по поддельным документам, – смущала Лоринкова. Девки ходили, заголив груди. Парни тоже обнажали торсы. Все, кто был старше сорока лет, прикрывали верхнюю часть тела флагом Евросоюза. Люди шли по проспекту и счастливо смеялись, они хрупали крепкими, ровными зубами красивые большие яблоки, щелкали черные, как нефть, семечки, кусали золотистые пирожки… Молдавия процветала.

– Как все это не похоже на заверения нашей пропаганды, что комиссары вот-вот сдадут Кишинев экспедиционным войскам из России и Украины, – горько прошептал Лоринков.

– Как все-таки врут газетчики, – посетовал он про себя на газеты, вводившие в заблуждение весь мир.

Лоринкову вспомнился разговор с молодым молдавским комиссаром, которого он, с бандой налетчиков, сумел схватить на границе с Украиной. Комиссар был кучерявый, смешной, картавый и умирал достойно.

– Господа! – крикнул он банде Лоринкова.

– Это бывший тянет вас в пропасть! – крикнул он, указав на Лоринкова.

– Возвращайтесь в Молдавскую республику, строить евроизм! – крикнул он.

– Родина и народ простят вас и дадут вам ша… – крикнул он.

– Э, кха, э, – сказал он.

– Фрх, – прохрипел он.

– Уфс, – просипел он.

–… – промолчал он.

И заболтался на ветру, повешенный безжалостной рукой палача. Лоринков, несмотря на то, что поставил на карабине еще одну зарубку, доволен не остался. Сколько силы было во взгляде комиссара! Видать, у господ в Кишиневе все не так плохо, как нам хочется думать, решил он. Дома, в конуре под Киевом, Лоринков пил самогонку и тревожно вздрагивал в сырой постели. Неужели… думал он. Неужели все кончено, думал он. Неужели…

Мысли об этом были так невыносимы, что на следующий же день Лоринков ехал в Москву на перекладных, предложить свои услуги КГБ, чтобы быть засланным в молодую Молдавскую Европейскую Республику. Лежа в санях, которые тащили по весенней распутице, Лоринков вспоминал дом, революцию и войну, бегство из страны…

Похрапывая, он уснул и спал тревожно до самой Москвы.

* * *

В Москве Лоринкова в контрразведке напоили водкой, растерли спиртом, и вручили новые документы. Согласно им, он был герцогом, сторонником европеизма, и попал в рабство к русским в 2015 году, во время оккупации Молдавской республики войсками Совкантанты. Был сослан в лагеря под Колымой, оттуда бежал, в Москве прятался в квартире академика Боннэр, и затем, – по линии подполья Эха Свободы, – был переправлен к границе с буферным государством Украина.

– Главное, не забывать, что в Молдавии все изменилось, – строго предупредил Лоринкова седенький подполковник русской контрразведки.

– Помнить, что в случае провала вас ждут насмешки и презрение, – сказал он.

– Но и тогда вам нельзя будет раскрывать себя, – сказал он.

– Просто молча примите все испытания, которые пришлет вам судьба, – сказал он.

– Ясно, – сказал одичавший во время жизни у границы Лоринков.

– Чем вы там занимались? – спросил его подполковник.

– Жил у границы, устраивал налеты на молодую Еврореспублику, – признался Лоринков.

– Бандитизмом занимались, – понимающе кивнул разведчик.

– Ну, а что мне оставалось? – спросил Лоринков, закурив папиросу «Кремль».

– Господа евровички выхода нам, бывшим, не оставили, – сказал он, сощурясь с ненавистью.

– Это они так нас называют, – сказал он с ненавистью.

– Мы, изволите-с видеть, бывшие, – сказал он.

– Помеха, так сказать, на пути Молдавии в Европу, – сказал он.

– Бибилиотекари-с, писатели, журналисты, филологи, инженеры, и все, у кого есть высшее-св образование-с, – сказал он.

– Вы бросайте это-с с-канье-с, – сказал подполковник сочувственно.

– Иначе они сразу вас, как бывшего, разоблачат, – сказал он.

– Вот ваши документы, вот оружие, и вот новая одежда, – сказал он.

– И смотрите, в случае провала мы вас не знаем, – сказал он.

– Конечно-с, – сказал Лоринков.

– То есть, конечно, – сказал он под внимательным взглядом полковника.

– Вот и славно, – неожиданно тепло улыбнулся подполковник и лицо его преобразилось, стало домашним, добрым, таким… своим.

– Чайку? – сказал он утвердительно, и крикнул в слуховую дырку.

– Катенька, принесите-ка нам чайку! – крикнул он

В кабинет, виляя бедрами, зашла Катенька. В руках она держала поднос под хохлому с чайником, где плавала четвертушка пакетика «Дилмах» и лежали на блюдце две конфеты с коровками на этикетке. Близорукий Лоринков прищурился.

– Му-му, – сказала Катя, поймав взгляд гостя.

– Да вы угощайтесь, – сказала она.

Лоринков взял конфету, и протянул подполковнику. На груди офицера блеснул именной значок-бейджик. Значок представлял собой большого жестяного дятла с красной шапочкой. На дятле была надпись «птица-кардинал». И вторая, побольше. «Стукач второй степени, Виктор Шендэрович», прочитал Лоринков.

– Ну, оттрахайте Катю на дорожку, – сказал подполковник КГБ и стукач второй степени Шендэрович.

– У нас в КГБ традиция такая, – поднял он руку протестующе.

– На удачу! – сказал он.

– Чтоб вернуться, – сказала он.

– Простите, а не вы ли… – спросил, расстегиваясь, Лоринков.

– Я, я… – сказал подполковник горько.

И смущенно стал перебирать бумаги изуродованными пальцами.

– Ничего, – сказала Катя.

– Зато стукач из него получился классный, не то, что сатирик, – сказала она.

– Правда? – с надеждой спросил подполковник.

Лоринков сочувственно промолчал и приступил к Кате. Подполковник КГБ Шендэрович встал, вытянулся, и замер по стойке смирно, отдав честь. Катя застонала и сказала:

– Давай, шпиончик.

Лоринков запыхтел.

Сверху на них ласково глядел портрет белозубого президента Российской диктатуры в шапочке с кисточками и ритуальным чеченским ножом. Портрет был подписан.