Сквозь шум пламени послышался грохот. Часть кровли соскользнула вниз, на мостовую, люди разбежались, спасаясь от черепичных осколков. Поздно изображать героя-пожарника, огонь фонтаном вылетел из новой дыры; руку на отсечение – внутри дома не осталось никого живого.

На борьбу с пожаром собралась, наверно, добрая половина Кракова. Я велел двум своим гвардейцам затесаться среди городских обывателей и выяснить, кто был здесь перед пожаром, кого видел, не заметил ли чего подозрительного… Сам получил возможность вмешаться в события, только когда дом прогорел, перекрытия рухнули, и в свете зарождающегося зимнего утра слуги выложили на влажном снегу останки четырех тел, извлеченных из-под обуглившихся балок.

Эльжбета!

Сердце сжалось от немыслимой, непередаваемой тоски… Можно сколь угодно хорохориться в жизни, убеждать себя, что трудности и невзгоды временные, лучшее впереди, пока не сталкиваешься со смертью.

Смерть – не временная, она навсегда. К лучшему уже ничего никогда не изменится. Никогда не увижу эти огромные лучистые глаза, не прикоснусь к изящным пальчикам губами, не услышу аромат ее темных волос… Никогда!

– Да, это она, – подтвердил Сиротка. – Платье – точно ее. Прими Господь душу новопреставленной!

Крохотное тело, съежившееся от адского жара, хранило на себе лоскуты темно-синей ткани. Уцелели и обручи верхней юбки – такие носят только светские дамы.

Лица практически нет, обгоревшие губы обнажили страшный оскал…

Я, видевший в двух мирах много войн и много трупов, отшатнулся, когда Чеховский присел на корточки около покойницы и без малейшего смущения засунул нож ей в рот! Игнорируя возмущенный возглас Радзивилла, эскулап безапелляционно заключил:

– Это не Чарторыйская, панове. Слышал, та дама была молода и благородна, у этой гнилые зубы какой-нибудь прачки лет сорока.

Не веря своим ушам, я сам упал на колени у трупа, чтобы убедиться в правоте Чеховского. В посмертном оскале женщины верхний передний зуб был сломан до корня, остальные – коричневые, щербатые. Краем глаза заметил, как крестятся поляки – наши манипуляции они сочли глумлением над телом, созданным по образу и подобию Божьему…

Плевать! Пусть думают себе что хотят! Эльжбета – жива!!!

Но где она? Выходит, что поджог и четыре трупа с облачением женских останков в платье дворянки – лишь инсценировка, чтобы скрыть исчезновение Чарторыйской! И какое это исчезновение – побег или похищение? Во всяком случае – перед нами следы еще одного заговора, который только предстоит распутать.

Если молодая женщина в опасности большей, чем пребывала у Радзивиллов, я непременно обязан ее найти и спасти!

Первую ниточку нашли мои сыщики, Жак притянул угрюмого мещанина в грубой кожаной куртке, по уши заляпанного сажей. Тот подтвердил, что перед пожаром видел карету в сопровождении двух всадников, отъехавшую к северным воротам.

– К Варшавским?! – я дернул его за ворот, чтобы поляк быстрее соображал.

– Не… – он махнул рукой в другую сторону. – До Люблина.

– И на дверце той кареты был герб, хозяин, весьма похожий на герб Радзивиллов, – шепнул мне на ухо Жак, потому что очевидец упустил эту деталь в присутствии Сиротки.

Мои предположения в неискренности магната выросли, когда спрыгнувший со взмыленной лошади всадник отчитался о поручении. От меня не слишком скрывались, даже не подозревая, что я разберу хоть слово в восточном славянском наречии – языке Великого княжества Литовского, именуемого литвинами «руским». Но что удивительно, я понимал его неплохо, добрая половина слов ясна без перевода, во всяком случае – куда в большей степени, чем старославянский язык Русского царства с его заворотами типа «аз есмь отрок». Если занесет в Москву, там мне точно понадобится переводчик…

А здесь, у пожарища в Кракове, в предрассветных сумерках, литвин Радзивилла рассказал маршалку о виденной им карете по дороге в Люблин, на что получил наказ держать язык за зубами.

Не раскрывая, что знаю слишком много, предложил немедленно брать подмогу в Вавеле и отправляться в погоню. Как бы то ни было, карета едет значительно тише, чем верховые, тем более – меняющие лошадей. До Люблина, скорее всего, догоним похитителей! Сиротке ничего не осталось, кроме как согласиться.

Наверно, он сто раз пожалел, что именно я из людей короля был избран для присутствия на пожаре. Магнат даже не пытался скрыть досаду. На его раздраженное кривляние я не обратил внимания, сейчас важно одно – быстрей за Эльжбетой!

В Вавеле я первым делом нашел Яна Фирлея, он мирно дрыхнул прямо за пиршественным столом, обмакнув бороду в разлитое вино. На удивление быстро его глаза приобрели осмысленное выражение.

– Прекрати трясти меня, юнец!

– Пшепрашам, дело срочное, пан маршалок, – от волнения я перемешал польские и французские слова. – Требуется четверо надежных людей, лучше всего знающих Литву и не связанных с Радзивиллами.

Кратко объяснил цель погони. Но после тяжелой застольной ночи, когда часть стражи присоединилась к празднованию, удалось отобрать только троих в сносной форме. Получив их под свое начало, опрометью кинулся на второй этаж в королевскую нору, разбросав по сторонам как кегли дворян на посту у входа в апартаменты. Там удалось услышать окончание важного разговора.

– У меня тоже есть условие, ясновельможный пан, – заявил зевающий Генрих Радзивиллу Сиротке, с удовольствием озадачив противника после того, как в утро коронации сам был вынужден принять неприятные условия. Анжу сидел в кресле без туфель и занимался привычным делом – потягивал вино, левой рукой поглаживая борзую. – Вы не находите, что Ян Фирлей совершил непростительную ошибку? Нет, я не отказываюсь от обязательств. Но форма, в которой он мне навязал подписание своих цидулек, абсолютно неприемлема. Я не желаю видеть его в Вавеле ни дня.

– Но собрать Сейм, чтобы назначить нового коронного…

– Мне плевать, что там надумает ваш Сейм! Пан Николай, вы взрослый человек, решите проблему быстро и без формальностей. Я не сомневаюсь, вы также разочарованы его действиями прошлым утром.

У Сиротки на лице не дрогнул ни единый мускул при очевидном намеке, что монарх осведомлен о провалившемся покушении и ясно дал понять: если вы так скверно спланировали мое убийство, извольте хотя бы ликвидировать негодного исполнителя.

– Будет сделано, ваше величество!

Осталось порадоваться, что Ян Фирлей при жизни успел сделать последнюю любезность, снабдив меня крохотным отрядом.

Нас – восемь: три литвина из краковской городской стражи, впереди с важным видом погоняли коней Сокульский и Вишневский – двое молодых литовских шляхтичей, отобранных Радзивиллом Сироткой, замыкала процессию моя личная гвардия из Жака и Чеховского. Последнего как бойца я не принимал в расчет, итого вышло семь сабель, что вполне достаточно, чтоб отбить Эльжбету у похитителей, если бы не несколько «но».