– Мои услуги не требуются, – сказал он.

Приближался шорох, будто что-то большое рушило на своем пути все что ни попадя. Лебедев посторонился. Из-за его спины показалась величественная фигура. Распахнутый халат свисал с нее тряпкой. Господин Федоров имел лицо столь помятое, будто из него хотели сделать тесто. На щеке отпечаталось красное пятно, волосы приобрели самый хаотический вид, а подпухшие глаза смотрели узкими щелочками. Великий ученый издал громоподобный рык, исторгнув сивушный дух такой крепости, какую вынесет не всякий извозчик. Слепо озираясь, он припал к дверному косяку, борясь с некоторой слабостью в ногах. Желудок его произвел симфонический аккорд, который был слышен, наверное, на Гатчинской дороге.

– Что… такое… господа… – кое-как выдавил Федоров, изобразив мучения пересохшего рта.

Ванзаров хранил гробовое молчание и только разглядывал массивное тело с некоторым упрямством, будто надеялся заметить в нем подмену или следы чего-то, чего не могло быть.

– Так вы нас сами пригласили, Иван Федорович, – сказал Лебедев, погружаясь в спасительный дым сигарки. – Мы с ассистентом ждем не дождемся увидеть ваш эксперимент.

Федоров скорчился от глубочайшего отвращения к науке и общих мучений организма.

– Какой… еще… эксм… эспр… экс… мент?

– Это как раз и есть загадка, ради которой мы здесь! – Лебедев аж засиял от удовольствия. – Ассистент мой так хочет узнать, в чем дело, что всю ночь буквально глаз не сомкнул. Не так ли, Ванзаров?

– Нет… не надо… ничего не надо… – еле промямлил Федоров. – Сережа, сбегай в лавку за рассолом… Тяжко мне…

– Иван Федорович, давайте я вам чаю заварю, – ответил Нарышкин, приближаясь, но на него замахали отчаянно, отгоняя и требуя убираться с глаз долой и не возвращаться без спасительного эликсира.

Хорошо изучив характер патрона, Нарышкин не стал настаивать и усугублять скандал при чужих людях. И покорно отправился к Гатчинской дороге. Плечи его были глубоко опущены, спина горбилась, и казался он глубоким стариком, уставшим, надорванным и безразличным к жизни.

Аполлон Григорьевич не поленился предложить лучшее из лекарств, как он выразился, из тех, что можно найти в мире и его желтом чемоданчике. А именно: содержимое походной фляжки. Федоров только поморщился.

– Ничего не надо, господа… – проговорил он и тяжко икнул. – Ничего не хочу, все это глупость одна и… Устал я. Все надоело…

– Вот еще, что за хандра! – воскликнул Лебедев. – Вечер удался блестяще, сказали потрясающую речь, даже ассистент мой, Ванзаров, и тот прослезился. Ученики вас любят и учтут ваши достижения.

– Да уж, ученики… – Федоров брезгливо скривил губы. – Достижения… Чушь… Прах… Пепел… Ничего теперь не надо… Бестолковый старый дурак… Одно осталось…

– С кем не бывает, коллега! – не унимался Лебедев. – Хмурое утро после веселого вечера не повод впадать в уныние.

– Отстаньте вы со своими нравоучениями… И табак у вас жуткий, как такую вонь терпеть можно…

Лебедев послушно выкинул сигарку во двор.

– Как прикажете, коллега! Вижу, что сейчас вам нужен покой, а не эксперименты. Назначайте сегодня любое время, мы с ассистентом явимся по первому зову.

Федоров разглядывал крылечко и тяжко дышал.

– Вот что скажу я вам, господин Лебедев, идите-ка отсюда подобру-поздорову, – проговорил он. – Видеть вас не хочу… Чтоб ноги вашей в моем доме не было… Ишь, приехал, штучка столичная, еще ассистента притащил… Так прямо весь и сияет. А если копнуть, так ничего и нет. На самом деле – прыщик и пустота. Не хочу вас больше знать… Проваливайте… Ненавижу от всей души… Тоже мне, гений выискался… Никакого толку от таких гениев, только воздух коптят и жалованье проедают… Вон отсюда, прохвост…

Аполлон Григорьевич выслушал поток оскорблений на удивление стойко. Он ничего не ответил, вежливо поклонился, отодвинул чемоданчик в сторону и начал аккуратно вытаскивать заколку из галстука. Намерения его не оставляли сомнений. Потребовалась сила, чтобы сначала оторвать его от крыльца, а после увести к дороге. Лебедев упирался и делал попытки вывернуться, но с каждым разом сопротивление его слабело, и он рвался скорее для вида, чтобы не осталось малейших сомнений, как он взбешен.

Удалившись на безопасное расстояние, когда дом-с-трубой скрылся за деревьями, Ванзаров оставил захват, каким сдерживал великого криминалиста, и пошел чрезвычайно быстро, как будто и сам хотел поскорее забыть о происшедшем. Лебедев бурно возмущался, посылая на голову Федорова все ругательства, какие накопились у него за время службы в полиции. Он бурлил и негодовал, обещая, что этого так не оставит и «этот тип» еще пожалеет, что позволил себе подобное. Вот только протрезвеет и сразу пожалеет, прибежит на поклон, но Лебедев будет непреклонен.

Когда же запас проклятий был исчерпан, Лебедев заметил, что всю дорогу говорит только он. Ванзаров не проронил ни слова, ни на что не обращал внимания, поджал губы, и только усы его топорщились иглами. Приглядевшись, Аполлон Григорьевич понял, что друг его взбешен. И не просто взбешен, а пребывает в той степени холодной ярости, когда можно наделать много глупостей. Такого Ванзарова ему видеть еще не приходилось. Сразу забыв о своих обидах, Лебедев все внимание отдал ему и даже пробовал взять за локоть, но его вырвали с остервенением. Тогда Лебедев счел за лучшее оставаться рядом и спасти невинных, буде кто попадет под горячую руку.

Быстрый шаг, каким они пересекли половину Царского Села, оказался к тому же целебным. Ванзаров обмяк и согласился позавтракать в трактире. Как раз подвернулось заведение на Фридентальском шоссе, с виду простое, а внутри чистое. Они сели за дальний столик, Ванзарову было все равно, что есть, Лебедев заказал на свой вкус. Пока половые не принесли самовар, дымящиеся тарелки с гурьевской кашей, мясную закуску, тарелку свежего хлеба и соления, откланялись и исчезли, Ванзаров молчал. Такое душевное состояние друга начало беспокоить. Лебедев потребовал за столом забыть все обиды, тем более что взять с пьяного дурака? Лично он уже все забыл. Что и другим советует, а после хорошего завтрака все проблемы покажутся не такими уж страшными.

Ванзаров не притронулся к каше, от которой исходил изумительный аромат изюма с курагой, а взгляд его уперся в точку на скатерти между самоваром и закусками.

– Я ошибся, – тихо сказал он.

– Какая, однако, ерунда! – заявил Лебедев, дирижируя ложкой. – Да с кем не бывает. Я, когда вошел в гостиную, тоже решил, что Федоров мертв. Надо же было так спать: голова на полу вывернута, словно ему шею сломали, ноги на диван закинул, руки перекошены, и дыхания незаметно. Настоящий труп. Хоть и живой. Жаль, что я его вскрывать не начал, вот визгу бы было! Да и что вы хотите: старый пьяница. К тому же ваши глаза после дневного света не привыкли к сумраку.

– Я ошибся, – повторил Ванзаров. – Ошибся во всем. Провалился с треском. Будет мне уроком. Благодарен, что гордыню мою поставили на место. Нельзя увлекаться выводами из мелких фактов.