За час до явки Дмитрий вышел в город. Ресторан находился поблизости от фирменного магазина «Кунст и Альберс», и он, ни разу не сбившись, быстро вышел на него. Осанистый швейцар, напоминающий отставного генерала, церемонно раскланялся перед ним и распахнул дверь. Шустрый гардеробщик с манерами полкового жиголо ловко подхватил пальто и, заговорщицки подмигивая, попытался всучить что-то из «джентльменского набора» — сигареты «Каска», косячок с опием. Дмитрий отмахнулся и прошел в зал, на входе задержался и пробежался взглядом по публике.

На слабо освещенной эстраде скучали гитарист и скрипач, зал заполняла разношерстная публика. Среди нее наметанный взгляд Гордеева быстро отыскал того, кто назначил встречу. Внешность корейца, зеленый платок, торчавший из верхнего кармана пиджака, совпали с описанием, которое дал Свидерский. Резидент, увидев его, дал знак — поправил платок. Гордеев обогнул эстраду и подошел к столику.

— Молодой человек, вы заставляете ждать, я уже нагулял волчий аппетит! — назвал первую часть пароля Дервиш.

— В таком случае будем утолять его вместе! — ответил отзывом Дмитрий и присел за столик.

Резидент внимательным взглядом пробежался по нему, остался доволен и перешел к делу.

— Как поживает Сергей Арсеньевич?

— Забот по горло! — Дмитрий не стал вдаваться в подробности своего разговора с Гоглидзе.

— Я так и понял. А с недавнего времени они у нас общие?

— Совершенно верно, он рассчитывает на вашу поддержку.

— Поможем, хотя времени в обрез. Надеюсь, справимся.

— Надо успеть до конца ноября, — напомнил Дмитрий.

— Об этом поговорим позже, а сейчас перейдем к более приятному, — и, улыбнувшись, Дервиш заметил: — В Харбине, к сожалению, не так много мест, где можно разгуляться русской душе и желудку. Только здесь вы услышите лучшие песни Александра Вертинского и Коли Негина. А какие расстегаи — пальчики оближешь!

— Сдаюсь! — поднял руки Дмитрий.

Дервиш хлопнул в ладоши. Молодец в красной атласной рубахе с лихо, по-казацки, закрученным чубом подлетел к столику и развернул меню. Дервиш не стал мелочиться и остановил выбор на фирменных блюдах «Погребка». Ждать заказ не пришлось, на столе появились легкая закуска и традиционная бутылка «Смирновской», вслед за ними подали расстегаи.

— За знакомство и удачу! — предложил тост резидент.

Дмитрий охотно поддержал, а затем навалился на разносолы. В «Погребке» действительно готовили превосходно. Он с аппетитом уплетал за обе щеки и с живым интересом слушал рассказ Дервиша, тот оказался знатоком не только русской, но и китайской кухни.

К этому часу зал заполнился до отказа, и на эстраде произошло заметное оживление. Скрипач с гитаристом тронули струны, нежные звуки проплыли под низкими сводами, публика притихла и обратилась к ним. Мелодичный аккомпанемент гитары придавал звучанию скрипки особенную притягательность. В зале наступила полная тишина. И когда закончился проигрыш, взгляды публики сошлись на кулисе. Она дрогнула, и на эстраду вышел всеобщий любимец — Александр Вертинский. Его встретили дружными аплодисментами, он ответил элегантным поклоном, затем прошелся задумчивым взглядом по залу и запел.

Проникновенный голос певца с первых же секунд завладел Дмитрием и больше не отпускал. Он забыл про ужин и отдался во власть песни. Вместе с ней, казалось, печалилась и страдала сама русская душа. Меланхоличные напевы «В бананово-лимонном Сингапуре», «Не плачь, женулечка-жена» туманили взоры убеленных сединами офицеров и безусых юнцов, дряхлеющих князей «голубых кровей» и густо замешанных на барской порке и «царской водке» простолюдинов, прожженных матрон и экзальтированных институток. На глазах многих наворачивались слезы.

Несколько суток назад Гордеев не мог даже представить, что будет вместе с «недобитыми буржуями» подпевать их песням.

В смятенной душе чекиста зарождалось что-то новое, чему пока не находилось объяснения, — его сердце принадлежало Вертинскому и песне. А когда зазвучала знаменитая «Молись, кунак», публика, как завороженная, смотрела на эстраду и, затаив дыхание, внимала каждому слову.

В эти минуты щемящая боль по прошлому сжимала истосковавшиеся по родному дому и земле сердца потомков столбовых дворян и крепостных крестьян. Песня пробуждала в них призрачную надежду на возвращение. За соседними столиками не выдержали и зарыдали. Боевые офицеры, не стесняясь своих слез, срывающимися голосами подпевали Вертинскому:

Молись, кунак, в стране чужой,

Молись, молись за край родной.

Молись за тех, кто сердцу мил,

Чтобы Господь их сохранил.

Пускай, теперь мы лишены

Родной семьи, родной страны,

Но верим мы — настанет час

И солнца луч блеснет для нас…

Это была уже не песня, а, скорее, молитва об утраченной родине и прошлом. Последний куплет зал пел стоя.

Дмитрий был потрясен. Здесь, в Харбине, он увидел совершенно другую Россию, и она не походила на ту, в которой прошли его детство и юность. Не имела она ничего общего и с теми озлобленными ненавистниками из банд Семенова и Анненкова, что жгли и вырезали приграничные села, а потом на допросах каялись и вымаливали себе прощение.

Перед Гордеевым открылась неизвестная Россия, за которую он готов был биться до последнего вместе с ними, кто в песне-молитве обращался к своей суровой родине. Разделенные границей и идеологией они по-прежнему продолжали оставаться людьми одной крови и сыновьями одной многострадальной Русской земли!

Вертинский кончил петь, а публика все не отпускала его и гремела овациями. Прервало их внезапное появление полицейских.

— Оставаться на местах! Проверка документов! — раздалась грозная команда.

Дервиш и Дмитрий напряглись.

Полковник Дулепов метался по кабинету вне себя от ярости. Ротмистр Ясновский, нахохлившись, угрюмо наблюдал за шефом. И было от чего — японцы в очередной раз вытерли о них ноги, и полная риска работа отдела контрразведки по внедрению агентов в разведывательную сеть большевиков в Маньчжурии пошла коту под хвост. Бестолковая облава в «Погребке» свела на нет оперативную разработку советской резидентуры. После нее рассчитывать на перспективного агента Тихого уже не приходилось — облава бросала на него тень в глазах подпольщиков. Другой агент, Паша, которого с таким трудом удалось завербовать Дулепову, также оказался на грани провала. Его сообщение о важной встрече советских агентов в «Погребке» сработало вхолостую и могло обернуться бумерангом.

Дулепов клял себя, что поделился информацией с японской контрразведкой.

— Бараны узкоглазые! Им не шпионов ловить, а кобылам хвосты подкручивать. Живодеры недоделанные! Только и могут, что яйца щимить! — костерил он полковника Сасо и его подчиненных.

— Китайцев колоть — они мастера. С нашими такой номер не пройдет. Бандура с Козловым как молчали, так и молчат, — поддакивал Ясновский.